Mille regrets (ЛП)

Его пощадили, оставив в живых, когда разобрались, что «dieser Junge ist nicht ein Priest![79]». И, стало быть, ни прижигание ступней каленым железом, ни вырезание на голове тонзуры кинжалом, ни другие символические развлечения наемников ему не грозили. Отныне, благодаря своему девическому цвету лица, он был отнесен, как множество других римлян и римлянок, к разряду шлюх для ублажения солдатни, столь омерзительным способом вдохновляемой на борьбу с папистами. Он никогда не смог бы сосчитать, сколько раз, включая ту первую ночь, его использовали как влагалище; он также не помнил точного числа собак, козлов и хряков, с которыми его спаривали. Ему щекотали внутренности дулом мушкета, бараньей костью и горлышками всевозможных бутылок. Его наряжали в роскошные платья, пока им окончательно не пресытились; тогда его совсем раздели и завели манеру мочиться и испражняться на него. Помимо прочего, он, с его ангельской внешностью, чаще других использовался на первых ролях во всякого рода святотатственных представлениях. Однажды кардинала Джованни Пикколомини усадили голым задом на самку лошака, под хвост животному прицепили тиару Климента, чтобы оно могло в нее гадить, а Содимо заставили присасываться к половым органам лошачихи. Вместе с ним это должна была проделывать девушка, которой специально срезали груди, чтобы она больше походила на одного из близнецов – основателей города. В другой раз ему протянули лук и потребовали, чтобы он нашпиговал стрелами кардинала Кайетана, который, таким образом, принял от рук Содимо мученическую смерть святого Себастиана. Будучи сам жертвой насилия, он становился убийцей ради спасения собственной жизни.

Бедняжка никак не мог понять, из-за каких таинственных прегрешений, совершенных за шестнадцать лет его злосчастной жизни, строптивое Провидение так медлило предать его смерти. Между тем, она была бы для него избавлением. Он просил об этом всех святых, обильно политых мочой насильников, умолял каждую мадонну, истоптанную ногами яростных лютеран. Он валялся у них в ногах, добиваясь смерти, но они смеялись над ним и заставляли вылизывать их сапоги, измазанные запекшейся кровью. Эти мерзавцы, которых рыдания только возбуждали, в конце концов, стали водить его на поводке, чтобы помешать ему каким-либо способом лишить себя жизни. По мере того, как одна неделя сменялась другой, он превращался в нечеловека, послушного любым капризам солдатни. Это сидящее на корточках существо, с открытым ртом, с утра до вечера принимало любую позу, какую только могли изобрести пьяные солдаты. Им достаточно было лишь показать ему, чего они хотят, и Содимо пассивно повиновался. Подобно сомнамбуле, он существовал как бы вне реальной жизни, он в ней отсутствовал до такой степени, что само сознание муки его покинуло.

Его с презрением обошла даже чума, проскользнувшая в Рим, заваленный тридцатью тысячами трупов, которые никто не хоронил. Наконец, ландскнехты, число которых за счет эпидемии значительно уменьшилось, начали покидать город, направляясь в сторону Неаполя. Они тащили за собой повозки, нагруженные добычей стоимостью больше, чем миллион золотых монет. Содимо они отпустили.

Он долго бродил под стенами замка Святого Ангела. Он забивался в лисьи норы, хотя это могло быть опасно – звери уже попробовали человеческого мяса. Но Содимо так одичал, что сам стал похож на хищного звереныша. Он ел корни растений, живых крыс и высасывал червей из глины возле Тибра.

Однажды с высокой террасы замка заметили всклокоченное и повизгивающее существо, в котором угадывались остатки чего-то человеческого. Папские солдаты стали ради забавы прицеливаться в него. Их остановила рука, одетая в белое. Она принадлежала Папе Клименту, который внимательно исследовал горизонт в ожидании помощи. Он распорядился спустить с крепостной стены корзину и поднять Содимо к существам, более или менее человеческим. Так, по крайней мере, подумал Содимо, для которого худшее было еще впереди.

Папа велел его отмыть и переодеть в более достойную одежду. Бенвенуто Челлини, который носился как черт по крепостным валам, изобретая новые углы для заградительного огня, признал его. Ювелиру посчастливилось проползти под решеткой ограды замка раньше, чем лютеране успели его схватить. Встреча была сердечной, но уже без намека на то приятельство ragazzi, которое существовало между ними до набега лютеран.

Это непостижимое событие, слух о котором поразил весь христианский мир, у обитателей замка Святого Ангела вызвало скорее смятение умов. В знак покаяния Папа отпустил себе бороду, как у протестантов, и двор последовал его примеру. Богатые прелаты, исхудавшие и бледные, казались более похожими на священнослужителей. Все жаждали новой веры, все кричали о ней во весь голос, ибо карающий меч архангела доказал ее существование.