Mille regrets (ЛП)

Чума заставила сидельцев гробницы Адриана – чем изначально и был замок Святого Ангела – временно вести жизнь замкнутую и менее греховную. Но интриги не прекращались. Бенвенуто, весьма ценимого Папой, обвинили в том, что он обокрал одного из кардиналов, питавшего к нему ненависть из-за истории с некой куртизанкой, которую они когда-то делили. И Челлини пришлось несколько недель провести в наводящих ужас темницах римской крепости. Там ему являлся Бог со своею свитой. Он прожужжал об этом все уши тому самому Содимо, которого насиловал дьявол вкупе с гражданами своей преисподней. И кто же из них двоих, спрашивается, – Бог или дьявол – вершил свое непереносимое правосудие во время разграбления Рима?

Содимо возненавидел метафизические домыслы Бенвенуто, как и стенания надменных красных сутан, которые предоставили римлянок и римлян их участи. Эти сомнительные кающиеся грешники вышли, наконец, из замка Святого Ангела, чтобы увидеть на три четверти разрушенный город. Преосвященства оплакивали свои сожженные дворцы, спаленные библиотеки и полностью истребленные коллекции древностей, старательно избегая попасть своей туфлей в разложившиеся останки тех, кто им служил.

Поврежденные внутренности и истерзанные слизистые оболочки Содимо зарубцевались значительно быстрее, чем раны его души. Едкой волной в нем непрестанно поднималась горечь. Он вспоминал, как предал его учитель Россо, эгоистично позаботившись только о своем побеге. Впрочем, до Рима дошла новость о том, что он находится при французском дворе. Там же мечтал оказаться и Бенвенуто, но пока что использовал здесь таланты Содимо в плавильной мастерской. Климент VII постоянно отправлял в нее на переплавку порядочное количество драгоценных вещей, тиар и церковных украшений. Лютеранам не удалось добраться до всех сокровищ хитрого понтифика, и он надеялся обратить их в деньги, необходимые в новой, еще более запутанной, политической ситуации. Получив от императора столь разрушительную выволочку, папа желал теперь примкнуть к нему и рассчитывал на его помощь, чтобы окончательно поставить свое семейство – Медичи – во главе восставшей Флоренции.

Однажды утром он послал за Бенвенуто и Содимо, намереваясь спросить их совета относительно подарка, способного тронуть сердце императора.

– Однако, никаких предметов церковной утвари! Ни крестов, ни дароносиц, которых от меня чаще всего ожидают. Именно вам, возлюбленные сыны мои, я доверяю и замысел, и воплощение.

Внезапные спазмы в желудке, ставшие привычными для этого любителя поесть, вынудили его поспешно удалиться в свои покои, предоставив почтенному собранию кардиналов посудачить с двумя художниками об их новом задании. Преосвященства тотчас принялись оспаривать пожелания святого отца, особенно старался камерарий[80] – мессир Латино Джовенале.

– Сыны мои, безусловно только на вас возложено исполнение подарка для императора, но замысел по праву должен принадлежать тому, кто заказывает и платит. И мы полагаем, что в этом вопросе скорее следует обратиться к традиционным образцам. Душа императора исполнена набожности и благочестия. Поэтому наилучшее впечатление произведет на него Дева-Богородица, украшенная драгоценными камнями. Или, может быть, крест из слоновой кости и серебра с позолотой…

Содимо дерзко прервал его:

– Разве кто-то из вас может придумать лучшее, чем святой отец? Так и продолжайте вашу придворную болтовню, к которой вы привыкли! А мы вернемся, когда у нас будет такой проект, какого он от нас хотел!

Бенвенуто оттащил его за рукав, бормоча извинения.

– Простите его, мессир, он еще слишком юн! В нем кипит молодая кровь! Да и разгром Рима не пощадил его, бедолагу.

Зная лучше, чем Содимо, насколько опасен папский двор, Бенвенуто почтительно поклонился и хотел как можно скорее утащить его подальше от этого сборища священнослужителей. Джовенале его остановил.

– Мы знаем, мессир, мы знаем, ибо мы сами пережили эту трагедию. Но, мой высокочтимый Бенвенуто, если у твоего подмастерья такая кипучая кровь, как ты говоришь, тогда поспешите с вашей работой! Я считаю себя вправе заявить, что Его Святейшество желает, чтобы ваше произведение, каково бы оно ни оказалось, было готово через три дня!

– Как? Но, Ваше Высокопреосвященство, вы требуете невозможного!

– Я высказался от его имени…– произнес камерарий, показывая пальцем не то в небо, не то в направлении папских покоев. – Увидимся через три дня, считая с этого часа. Чтобы все было исполнено! Мир вам и ступайте с Богом, figli miei[81]!

Вернувшись в мастерскую, Бенвенуто и Содимо крепко поссорились. По счастью, ни тот, ни другой не носил при себе кинжала.

– Браво, лопух! – кричал Челлини, – ты что, вздумал натравить на меня всю курию? Тогда я все предоставляю тебе! Выдумывай, что хочешь, я больше ничего не желаю слышать о твоем проекте. У тебя есть три дня, и им выгодно на этом настаивать. А я должен закончить солонку. И ничего не спрашивай у меня! Ты не получишь помощи от самого лучшего ювелира, какой когда-либо существовал!