Миллион с Канатной

Девчонка не дала ему такой возможности. Очень быстро она сделала рукой воровской знак, известный всем ворам Одессы, знак, по которому они узнавали друг друга. Полностью успокоившись, Грач спрыгнул вниз.

— Ты кто такая? — шепотом спросил он.

— Да на кухне сегодня работаю, вот, мусор собралась выносить и услышала тебя. Сразу поняла, зачем ты здесь. Ты чей?

— Самого Японца! — надулся гордостью Витька.

— Ух ты! А меня зовут Варька Разгром. Я тоже на Японца хочу работать.

— Так уж Разгром, гы... — осклабился Грач.

— А вот погоди, увидишь. Тебе нельзя здесь быть. Иди со мной.

Девчонка провела Грача в кухню, где было так много людей, что никто ни на кого не смотрел, надела на него белый фартук и сунула в руки поднос с бутылками.

— Неси за мной!

В коридоре девчонка остановила его, достала из кармана пузырек с белым порошком и быстро высыпала все содержимое по бутылкам.

— Они отрубятся там, а мы войдем и все соберем. Выйдем через главный вход. Делим пополам. А за то, что я в долю тебя беру, будешь со мной работать под Японцем, — быстро говорила она.

— Ух ты ушлая... — прямо опешил от такой наг­лости Витька Грач.

— А без меня Японец тебя бы пристрелил!

Они занесли бутылки в зал. Минут через десять всё стихло. Двигаясь бесшумно, Варька и Грач собрали в холщовый мешок бумажники, часы, оружие красных. Отрубившись, те лежали вповалку. Два солдата на главном входе даже не обратили внимания на выходящих, очевидно, приняли за кого-то из компании. Мешок был полон доверху.

Витька, полностью онемев, не спускал со своей спасительницы ошалевших глаз. Таня (это была именно она) мысленно поздравила себя с успешным планом. Накануне ночью Грач разболтал одной из девиц в заведении Берты, что пойдет на дело на Преображенскую, где будут гулять красные. Устроиться на кухню кабачка и намертво приклеить раму слухового окна специальным костяным клеем не составило для Тани никакого труда.

И вот теперь туповатый бандит Витька Грач стал ее пропуском в мир лже-Японца, в который Таня решила попасть во что бы то ни стало.

Глава 17

Глава чекистов. Главный редактор «Одесских новостей». Сокровища Мишки Япончика. Методы красных

На третий день после «воцарения» в городе большевиков Володя познакомился с братом Алены, красным комиссаром, возглавившим один из особых отделов ЧК по борьбе с организованной преступностью. А если проще — отдел новой милиции.

После окончательного установления большевистской власти с Володей произошла странная, самому ему не понятная перемена. Вдруг, ни с того ни с сего, Володя заговорил старорежимным, еще царским языком, используя в своей речи обороты, которые он не использовал никогда, даже будучи приглашен ко двору в Санкт-Петербурге.

Два раза Володя с дедушкой, отцом и старшим братом был при дворе государя императора. На императоре был военный мундир, держался он скромно и был немного рассеян. Вечную озабоченность и даже как будто нерешительность выдавали тонкие черты его лица. Володя же в те годы проживал буйную студенческую молодость с отчаянными товарищами и попойками с ними до рассвета. Он носил лихо кепку набекрень и, к ужасу родителей, подражал мужицкому говору, например, употреблял неприличные словечки, как извозчик, доводя тем до белого каления отца и до обморока мать.

Это были годы его вызова, отчаянного сопротивления миру, бесшабашной и прекрасной юности — а у кого все это было не так? Поэтому, в знак протеста, когда с семьей Володя оказался при дворе, он вообще не говорил, а просто, замкнувшись в себе, старался поскорее спрятаться за спины стоявших впереди.

Император показался ему расстроенным и скучным. Тогда Володя ничего не знал о тяжести положения императорской власти, о том, что годы эти близятся к концу, а душу государя рвут страшные мысли о близости падения в бездну. Володе было не до того. Ему страшно хотелось бросить вызов миру и оставить след в обществе. Поэтому он не думал, не видел, не понимал.

Он не старался запомнить те ушедшие часы. Но против воли они отложились в его памяти, и он в мыслях возвращался к ним все чаще и чаще, особенно в последние годы.

Сосновский отчетливо помнил тонкий флер того ушедшего мира. Сияющие хрустальные люстры и натертый до невозможности паркет. Обнаженные плечи дам, сверкающие, как молочный фарфор. Пузырьки в бокалах с шампанским. Разговоры, в которых он мало что понимал. Французская речь. Ушедшие слова. Эпоха, похожая на хрустальную вазу, расколовшуюся на тысячу мелких осколков на покрытых выщерблинами полу.

Император, дедушка, отец, старший брат — все они ушли в вечность, в усыпанное сияющими звездами небо. И оттуда, сверху, с горечью следили за метаморфозами, происходившими в Володиной душе.

А метаморфозы были странные. Словно вызов, словно знак протеста обществу. И, общаясь исключительно с пролетариатом, с люмпенами, большевиками всех видов и сортов, Володя вдруг почему-то заговорил на совершенно чужом для них языке...