Милочка Мэгги

«Когда я превращусь в глубокого старика, я вспомню, как однажды вечером мой сынок хотел побыть со мной, и буду горько рыдать о том, что не могу вернуть назад молодость, чтобы побыть с ним. Вот о чем я буду горевать в старости. Но сегодня вечером я еще молод и не хочу сидеть с сыном. Я хочу поболтать с ребятами про войну».

Пэт пошел на компромисс.

— Можешь пойти со мной.

Мальчик поднял на него взгляд, с восторгом всплеснул руками и улыбнулся так же, как улыбалась Пэту Мэри, когда тот говорил или делал что-нибудь доброе. У Пэта дрогнуло сердце.

Когда они вышли на улицу, мальчик взял за руку отца и сказал:

— Мне нравится ходить с тобой.

Отец почувствовал, как ему на глаз набежала слеза, и ощутил мимолетный укол тоски. «Почему он всегда уступает? Хоть раз послал бы меня к черту! Тогда я бы знал, что делать. Для начала я бы отлупил его как следует за то, что он так разговаривает с отцом. А потом я стал бы им гордиться за то, что он дал отпор своему старику и не позволяет ни мне, ни кому-то еще заговаривать себе зубы».

Когда они дошли до кондитерской, Пэт сказал:

— Вот пять центов. Иди в магазин и купи что хочешь. И посмотри там. Может, найдешь себе что-нибудь на Пасху. Но не дороже двадцати пяти центов, понял? И, может быть, я тебе это куплю.

Мальчик посмотрел на отца «взглядом Мэри» — благодарно-счастливым.

— И жди меня здесь.

Пэт заказал полпинты пива. Бармен посоветовал ему подумать дважды. Маленькая порция стоит уже десять центов, а на следующей неделе подорожает до пятнадцати. По словам бармена, из-за войны.

Бар был переполнен. Посетители говорили на повышенных тонах. Они громко обсуждали войну и еще громче — цену на пиво, подскочившую на пять центов за кружку. Коротышка, которого Пэт точно уже где-то видел, стоял в центре кучки собравшихся, размахивая пивной кружкой и излагая свою версию причин войны. Пэт пробрался к коротышке.

— Я думал, ты уже успел надеть форму, — одарил он его презрительной ухмылкой.

К удивлению Пэта, коротышка пожал ему руку.

— Ты оказал мне такую честь, — заявил незнакомец, — когда сказал, что мне нужно пойти в добровольцы, а я-то уж пятый десяток давно разменял. Ты вернул мне молодость. Патрик, ты разве не помнишь своего старого друга по вечерней школе?

Пэт уже понял, что это был Мик-Мак, потому что, как ему подумалось, кто на свете, кроме того коротышки, принял бы оскорбление за комплимент?

— А ты изменился, — сказал Мик-Мак.

— Не так сильно, как ты, — ответил Пэт, — ты так скверно выглядишь, что я тебя не признал.

— Я тоже не признал тебя, Патрик, потому что ты выглядишь просто шикарно, а ведь столько лет прошло.

История Мик-Мака была недолгой. Когда в его трамвай врезался большой грузовик, он получил травму спины, и после нескольких лет судебных разбирательств транспортная компания согласилась выплачивать ему пожизненно пятнадцать долларов в неделю. Жена его умерла, дети женились. С ними он виделся редко. По его словам, им до него дела не было. Но он утверждал, что счастлив, ведь у него есть пятнадцать долларов в неделю, а живет он и столуется у одной шикарной вдовы за десять долларов.

— У нее собственный дом на Шеффер-стрит, чуть в сторону от Бушвик-авеню. В подвале она держит магазин с дамскими шляпами, а на втором этаже — пансион. А какой шикарный она накрывает стол! Ее муж, упокой, Господи, его душу, пусть я его и в глаза не видел, оставил вдовушку состоятельной — дом ей отписал, и не удивлюсь, если к дому и деньжата прилагаются, кроме того, она сама очень даже ничего.

— И тебе уж точно это все по нраву, — заметил Пэт, — пялишься на ее формы и планы строишь.

— Вот и нет. Мое сердце покорила ее стряпня. Патрик, приходи ко мне на пасхальный обед. Для посторонних всего тридцать пять центов.

— Нет уж, — ответил Пэт. — Дома я ем бесплатно. И стряпня тоже ничего.

— Я угощаю, — заявил Мик-Мак. — Для меня дружба дороже денег.

— Тогда я с тобой поем. Не потому, что мне этого хочется, а потому что мне жаль такого несчастного, как ты, которому приходится платить за то, чтобы кто-нибудь составил ему компанию.

— Ты говоришь гадости, — расплылся в улыбке Мик-Мак, — потому что не хочешь, чтобы я обнаружил доброту, которую ты в себе прячешь.

* * *

— Скучала? — спросил Клод.

— Да.

— Так и должно быть, — заявил он, беря Милочку Мэгги под руку. — Сегодня я веду тебя ужинать.

— Здорово. — Милочке Мэгги было приятно. Клод не спросил, а она не стала говорить, что уже успела поужинать.

Клод повел Милочку Мэгги в китайский ресторанчик на втором этаже дома на углу Бродвея и Флашинг-авеню. Сев за столик, они договорились не обсуждать войну.

— Давай говорить только про нас с тобой, — сказал Клод. — Возможно, нам не так уж много времени удастся провести вместе. Итак, ты будешь чоп-суи[36] из говядины или свинины?

— А можно я закажу что-нибудь другое? Понимаешь, я еще никогда не пробовала китайскую еду и…

— Тогда начни с чего-нибудь знакомого. Любишь яйца?

— Конечно.

У их столика стоял официант-китаец. Он подошел так тихо, что они его не заметили.

— Да-да? — поинтересовался он.