Милочка Мэгги

Вечером в воскресенье после Дня благодарения пошел снег. Когда в десять часов Милочка Мэгги закрывала кассу, улицы были укрыты снежным покрывалом. Она заглянула в спальню к отцу. Пэт лежал, завернувшись в одеяла, и тепло похрапывал. Потом она проверила Денни. Его одеяла лежали на полу, и он спал, поджав колени к подбородку и обхватив грудь руками. Милочка Мэгги плотно его укрыла, оставив снаружи только голову. Голова Денни все еще казалась по-младенчески нежной и беззащитной.

Посмотрев на брата, Милочка Мэгги подумала: «Мне хочется, чтобы все мои дети были похожи на Клода, кроме предпоследнего. Пусть предпоследний будет похож на Денни, а последний — на меня».

Она разделась, но идти спать ей не хотелось. Она накинула поверх теплой фланелевой ночной рубашки банный халат, сшитый из индейского одеяла, и сунула ноги в тапочки. Потом вернулась на кухню и заварила себе чашку чая. Выпив чай, она загребла жар в кухонной плите, взяла щетку для волос и села у окна в гостиной, чтобы причесаться. В комнате было уютно. В печке еще горел огонь.

«Этого у папы не отнимешь. Он всегда поддерживает огонь. Надеюсь, снега не наметет слишком много. Он так ненавидит его сгребать! Если будут сугробы, он возьмет больничный, и мне придется идти в его управу и врать, что он болен, и суперинтендант скажет как обычно: „Конечно, болен — болен от работы“, и все вокруг засмеются…»

Милочка Мэгги хотела, чтобы наутро отец пошел на работу, потому что планировала заняться новым платьем из тонкой материи зеленого цвета к возвращению Клода, и не хотела, чтобы тот слонялся по дому. Он отравил бы ей все удовольствие от шитья своими замечаниями, вроде: «Еще одно платье?», «У тебя платьев полный шкаф», «Думаешь, деньги на деревьях растут?». А она бы отвечала на это: «Ох, папа!»

Милочка Мэгги улыбнулась и решила, что, если отец останется дома, не будет обращать на него внимания. «Просто буду думать о Клоде, и как я счастлива его возвращению».

Причесываясь, Милочка Мэгги наблюдала за беззвучным движением снега, и движения щеткой постепенно попали в такт с падающими снежинками. Она посмотрела на язычки огня, мерцавшие за слюдяными вставками печной дверцы. Ей вспомнился восторг, с которым она в детстве наблюдала за рдевшим сквозь слюду пламенем.

«Как жаль, что к вещам привыкаешь и уже никогда не видишь их такими, какими они виделись в первый раз».

Милочка Мэгги заплела волосы в косы, перекинула их на плечи и перетянула кончики аптечными резинками, чтобы ночью волосы не расплелись. Она наклонилась вперед, лениво помахивая щеткой между коленями, благодарная за тепло очага и очарованная тихой красотой ночи, и ее наполнило ощущение спокойствия и счастливого облегчения — облегчения смиренного и благодарного, какое испытывает обеспокоенная мать, когда у больного ребенка начинает спадать пугающе высокая температура.

Огонь в печи догорел, комната начала остывать, и Милочка Мэгги нехотя собралась в постель. Она проверила, заперта ли передняя дверь, и заметила, что порог снаружи замело снегом. Взяв метлу, она принялась сметать его по крыльцу. Встав на расчищенную часть крыльца, она положила руки на древко метлы и залюбовалась снежной ночью.

Ночь тиха и прекрасна, и как это ненадолго. Назавтра красота сменится уродством. Снег со всем скрытым под ним уличным мусором сгребут к обочинам. Он подтает, подмерзнет, покроется узором из печной сажи и обрывков вмерзшей в него грязной бумаги, а собаки станут мочиться на снежные холмики, оставляя после себя грязные горчично-желтые пятна.

Нетронутую красоту снежного одеяльца уже портил какой-то человек, бредущий посреди улицы, оставляя грязные ямки там, где ступали его ноги. Милочка Мэгги решила, что он, верно, сумасшедший, потому что на нем не было ни шляпы, ни пальто.

Внезапно в груди у Милочки Мэгги — в том месте, где, по ее мнению, находилось сердце, — что-то екнуло, выскочив из паза, а потом встав на место. Она выронила метлу и помчалась по улице, как была — в ночной рубашке, халате и войлочных тапочках. Милочка Мэгги с такой силой бросилась на бесшляпного человека, что чуть не сбила того с ног.

— Почему тебя так долго не было? — воскликнула она, словно он всего-навсего выходил в магазин.

— Маргарет! О, Маргарет! Вот, — Клод попытался всучить ей тяжелый, отсыревший бумажный пакет, но она все трясла его за плечи, словно мать — непослушного ребенка. У промокшего пакета оторвалось дно, и на снег выпали две ощипанные курицы, так и оставшись лежать бок о бок.

— Что это? — отшатнулась Милочка Мэгги.

— Я подумал, что ты могла бы их приготовить, и у нас получился бы поздний ужин.

— Ах, Клод! — Милочка Мэгги рассмеялась, а потом расплакалась.

— Маргарет, не плачь! Не надо! — Клод нежно ее поцеловал. — Ты же знала, что я вернусь, правда?

— Да, — всхлипнула она. — И ты больше никогда не уедешь, правда?

Милочка Мэгги ждала ответа. Клод стоял молча.

— Правда? — настойчиво переспросила она.

Клод, как обычно, не ответил ни «да», ни «нет». Он ответил:

— Но я же вернулся, верно?

— Да, — прошептала Милочка Мэгги.