Милорд

— О Мэри! — простонал герцог, отрываясь от моих губ и прижимая мою голову к своему плечу. — Я и сам себя порой не понимаю, — голос его теперь звучал глухо, потому что говорил он, уткнувшись мне в макушку, и я слышала, как неистово колотится его сердце. — Вы должны возненавидеть меня за все те вольности, что позволяю себе, но не делать этого выше моих сил. Когда вы рядом, я не могу совладать с собой, чтобы не прикоснуться к вам, не ощутить сладость ваших губ…

— Пустите меня, сэр, — нашла в себе силы попросить я. От поцелуя все еще кружилась голова, и в ногах ощущалась предательская слабость. — Сейчас мне лучше уйти.

— Да, Мэри, идите, — выпустил он меня из объятий и сделал шаг назад. Руки его безвольно повисли вдоль тела, а голова свесилась на грудь. На меня он больше не смотрел, когда произносил: — Сейчас вам действительно лучше уйти. И… простите меня, если сможете.

Отвечать я не стала, а поспешила скрыться в своей каюте. Что начиналось так хорошо, закончилось на горькой ноте. Голос герцога до сих пор звучал в моей голове, и столько в нем было горечи, что мне становилось тоскливо и холодно, словно в одночасье я потеряла все то приятное, что согревало душу.

Глава 20

— Мисс Мэри!..

Я вздрогнула и распахнула глаза. Голос Серины так отчетливо прозвучал в голове, что до сих пор улавливала его затихающее эхо. В каюте было темно и душно. Свеча, что оставила зажженной на столе, догорела, по всей видимости, совсем недавно, в воздухе еще витал запах воска.

— Мисс Мэри!.. — снова услышала я и задрожала всем телом.

— Серина, — прошептала едва слышно, испытывая безотчетный страх, такой, что шевелит волосы на голове.

Жутко было смотреть в темнеющее передо мной пространство с неясными очертаниями мебели. Мне казалось, что очертания размазываются, растут на глазах и обступают меня со всех сторон. По спине стекла струйка пота, озноб обхватил тело, а голову словно наполнял туман — сырой и холодный.

— Мисс Мэри! Помоги мне…

На этот раз голос девочки прозвучал так отчетливо, словно она находилась со мной в одной каюте. Я даже оглянулась невольно, но меня по-прежнему окружала темнота с притаившимися в ней призраками.

— Помоги же мне!..

Это уже был крик даже, а не призыв, и он заставил меня сорваться с кровати и выбежать из каюты. Я плохо понимала, что делаю, когда мчалась на палубу, спотыкаясь на лестнице. Падала, снова вставал и бежала вперед. Не остановил меня ни порыв ледяного ветра, брошенный в лицо, как только распахнула дверь, ни скользкий от морской воды дощатый пол, ни бьющиеся о борт корабля волны. Одна мысль безостановочно вибрировала в мозгу: «Нужно поспешить, малышке очень плохо!..»

Подо мной темнело бушующее море, а перед глазами стояло личико Серины с несчастными заплаканными глазами. Теперь я не только отчетливо ее слышала, но и видела, и это разрывало мне сердце. В голове не осталось ни единой мысли, кроме той, что я должна спасти ее немедленно.

— Что ж ты делаешь, несчастная?! — чьи-то руки обхватили меня за талию и оттащили от бортика, через который я уже перекинула ногу, чтобы устремиться на помощь.

Я боролась, что было сил. Пиналась, царапалась, плакала и умоляла, чтобы меня отпустили. Но все оказалось тщетно — соперник, которого считала сейчас самым главным своим врагом, оказался гораздо сильнее меня. Одной рукой он стиснул за спиной мои руки, а второй перехватил поперек туловища и уносил все дальше от несчастного образа Серины. Даже голос ее звучал теперь все дальше, постепенно затихнув совсем. И я готова была умереть, потому что опоздала, не спасла ту, что так дорога моему сердцу, кто так нуждался в моей помощи.

Кажется, со мной случилась настоящая истерика. Перед глазами стояла темнота, а в ушах звучал теперь мой собственный голос. Я ничего не говорила, а лишь выла безостановочно, все еще пытаясь кого-то перебороть. Ледяная вода заставила меня окаменеть всем телом. А потом в сознание ворвался голос: «Спи… спи… ты засыпаешь…» И только тогда пришла спасительная тишина, в которую я и погрузилась.

Пробуждение свое не могла назвать приятным и бодрым. Первое, что почувствовала, как ломит все тело, словно накануне его разобрали на части, а потом склеили обратно, но сделали это очень неумело. И сначала я не поняла, почему не могу пошевелиться, пока не сообразила, что закутана в одеяло так плотно, будто на мне кокон, из которого я вот-вот вылуплюсь бабочкой.

То, что нахожусь не в своей каюте я тоже поняла еще до того, как увидела спящего в кресле герцога. И почти сразу же в памяти восстановились ночные события, которые я пока не решилась анализировать. Первым делом следовало незаметно уйти к себе, а потом уже все хорошенько обдумать.