Милость Господня

– Заходи! – кивает на бесформенную тушу в кресле: – Вон, посмотри на этого охламона, спятил совсем, оборзел – завел себе гарем из послушниц, афинские пляски с ними устраивал. Ты, жаба, кем себя возомнил?

Епископ с каким-то заковыристым именем, Ивану не вспомнить, вроде бы, Полиевкт, колышется грузным необозримым телом, как бы пытаясь освободиться из тесноты кожаных подлокотников.

Придать себе человеческий вид.

– Кому сказал, жаба? Сиди!.. – Инспектор трясет перед его бугристым лицом дланью с зажатыми в ней листами бумаги. – Вот показания девок твоих, написанные собственноручно, засвидетельствованные Комитетом по нравственности – с подписями, с печатями. Что? Может, тебе еще и фотографии предъявить?

– Не надо фотографий, – тоненько пищит Полиевкт.

– Ага!.. Значит, сообразил. – Инспектор вновь оборачивается к Ивану, как бы призывая разделить его гнев. – А жаль, фотографии такие… сочные… аппетитные… Не хочешь взглянуть? – Вопрос риторический. На секунду он как бы задумывается. – Так что же с тобой, жаба, делать?

Это уже опять к епископу Полиевкту. Тот испуганно крестится, на жирном лице прыгают губы, стягивает клобук, наметкой его промакивает лоб, ноздреватую лысину:

– Господи, спаси и помилуй…

– Ну вот что, слушай меня! Месяц назад митрополит Нафанаил к тебе приезжал?

– Приезжал, приезжал… – опять странным, тоненьким, не соответствующим телосложению голосом выдавливает из себя Полиевкт. – День именин у меня был… Сподобился, милостью Божьей, многих приветствий и поздравлений…

– Гарем твой он пользовал? Поделился с приятелем? Ну что ты мнешься, жаба, давай говори!

– Было дело… Грех-то какой…

– Вот, возьмешь сейчас лист бумаги и все подробно напишешь, с признанием вины, с раскаянием, на имя Святейшего Патриарха. Подробно, во всех деталях, понял? Как там отплясывал Нафанаил. От руки напишешь, никаких там компьютеров. – Кивает на Хоря, неслышно присутствующего, который тут же делает непроницаемое лицо. – Бумагу отдашь вот ему. И никому ни слова.

– Все сделаю…

– Катись отсюда!..

Полиевкт с трудом выпрастывается из кресла, на коротких ногах, как бы сплющенных весом тела, ковыляет через весь кабинет, в дверях робко оглядывается:

– Благослови тебя Бог, архимандрит Авенир…

Инспектор складывает листки в стопку:

– Топай, топай! Имя Господне всуе не упоминай. – И уже в закрытую дверь: – Мое имя – тоже…

Он поворачивается к Ивану:

– Боже мой!.. Как они мне все надоели!.. Один себе девок целый гарем завел, у другого того чище – мальчики на уме, третий пьет беспробудно, выперся на литургию в исподнем… Слуги Божьи, черт их дери!.. Ну что там у тебя, докладывай!

Иван молчит, будто не к нему обращаются. На Хоря не смотрит, разве что немного скашивает глаза, но Инспектор и без того все понимает.

– А ты тут чего крутишься? Иди – делом займись. Мне к вечеру нужен список по всем епархиям: кто, что, где и когда, с разметкой голосов, с примерным раскладом…

Хорь выходит, ни слова не говоря.

Хотя Ивану представляется почему-то, что он чуть-чуть усмехается: уже отвернувшись, так, чтобы не заметил Инспектор, и от этого вновь начинает чувствоваться напряжение в воздухе.

Будто самого воздуха становится меньше.

– Ну так что скажешь? Сколько этот хрен лапотный еще будет скрипеть?

– Не знаю, – честно отвечает Иван.

– А кто знает?

– Сие может знать только Бог.

Он вовсе не собирается иронизировать, говорит на полном серьезе, но Инспектор сразу же вскидывается:

– Ой, ты мне шарики не крути. Бог у него знает! А ты здесь зачем? – Впрочем, тут же сбавляет тон: – Извини, я сегодня на нервах. Кругом одни идиоты. Ты на Полиевкта этого посмотрел? Ну вот… Скажи мне лучше, вечерню наше нынешнее Святейшество отстоять сможет?

– Я бы не рисковал, – говорит Иван.

Он представляет себе, как начинается литургия, как в дымке свечей взмывают распевом под купол храма ангельские голоса, как десятки внимательных глаз устремляются на наше нынешнее Святейшество, а наше нынешнее Святейшество не понимает, ни где он, ни кто он, ни куда идти, ни что вообще происходит: крутит башкой, таращится по сторонам.

– Нет, ваше высокопреподобие, не советую.

Титул «ваше высокопреподобие» он произносит тем же ироническим тоном, каким Инспектор произнес «наше нынешнее Святейшество».

Это вольность, но вольность простительная.

И до Инспектора скорее дойдет.

Тот барабанит пальцами по столу.