Милость Господня

– Н-да… Хреново… Отменить или отодвинуть Архиерейский Собор, видимо, не удастся. Помимо Фотия на нем настаивает Президент. Ему эта мутная каша тоже вот уже где. – Резкое движение ладони поперек горла. – Устойчивого большинства у нас нет. При самом благоприятном раскладе голоса распределятся примерно поровну. Но какой, к черту, может быть благоприятный расклад, если Патриарх третий месяц не выходит на богослужения? Знаешь, о чем шепчутся в кулуарах? О том, что старец убогий уже давно это… тю-тю… еси себе спокойно на небеси, кланяется серафимам… а мы, цепляясь за власть, скрываем данный факт от народа. Не сегодня завтра Фотий бухнет об этом во весь голос, соберет Синод, потребует предъявить Патриарха. А мы можем его предъявить? Извини, вопрос риторический.

Инспектор переводит дыхание. Иван замечает, как он устал: нос заострился, вокруг глаз – синеватые тени, будто приклеенные на кожу очки.

– Я ведь чего боюсь. Придет Фотий, и будет нам всем карачун. Ты на Манифест его не смотри – это для «детей и народа». У Фотия другая стратегия. Вот он унифицирует веру, подведет под единый свой знаменатель весь клир и всех прихожан, соберет их в крепкий кулак, а потом – день икс: коллективная, в масштабах страны, молитва об искоренении супостатов. Сначала по Европе намерен ударить, готовит им казни египетские. Они на нас саранчу наслали, а мы им – кровавый дождь, нашествие жаб, ядовитых вшей, песьих мух, мор скота и в завершение на двунадесяти дней – тьму дьявольскую от Варшавы до Лиссабона, все зарастет осотом в человеческий рост. Для того и уничтожает все другие эгрегоры, цитирую, в Манифесте, кстати, этого пока нет: «размывающие православное отеческое единство, а следовательно – и военную мощь страны, внедряемые национал-предателями, пятой колонной из-за рубежа»… А, каково?..

– Н-да… – отвечает Иван.

Он не спрашивает, откуда Инспектор все это знает. Знает, раз говорит.

– И не надейся, тебя он тоже не пощадит. Ты у нас, конечно, герой: в одиночку уничтожил Лаппеттууна. И числится за тобой еще пара-тройка чудес. Некоторые, представь, даже верят, что якобы пришествовал долгожданный пророк, но не вошел в настоящую силу, ты еще молодой. Так вот учти, ни пророки, ни герои никому не нужны: неизвестно, какой фортель они могут выкинуть, какая блажь им взбредет, куда они повернут. Идеальный пророк – это распятый пророк, от лица которого можно благовествовать всякую хренотень. И идеальный герой – это мертвый герой, когда его героизм отлит в бронзе и поставлен на постамент.

– Ну какой из меня пророк, – возражает Иван. Ему этот разговор искренне неприятен. – Пророк – пророчит, возвещает, что идет новый мир. Рай земной обещает, молочные реки, кисельные берега… А что у меня? Ничего! Плыву по жизни, как щепка – куда волны несут… Таких пророков – не счесть.

Инспектор приветливо улыбается.

И это так необычно, что кажется – проступает сквозь него другой человек.

– Я же говорю: в силу еще не вошел. Иисусу было за тридцать, когда он осознал свой Предначертанный путь. Будде – тридцать шесть лет, когда он достиг Пробуждения. Мухаммеду сороковник стукнул, когда он получил Откровение от Аллаха. А тебе сколько? Мальчик еще. Ничего, в нынешнюю эпоху время течет быстрее.

Он как-то странно поглядывает на Ивана. Будто ждет, что вот-вот с хрустальным звоном отверзнутся небеса, Дух Святой низойдет оттуда в телесном виде, как голубь, и просияет свет, и прозвучит глас, возвещающий: «Ты Сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение!»

Ничего, однако, не происходит.

Дух Святой с небес не слетает.

Не сияет ослепительный свет.

Громовой глас не звучит.

Инспектор кивает – словно бы самому себе:

– Не получается из меня Иоанн Креститель. Или, может быть, следует макнуть тебя в Иордан? Так до него, извини, не добраться. Сам знаешь, как у нас с авиацией. А пробираться пешком, через горы, через пустыни… – Он безнадежно машет рукой. – Ладно, я тебе кое-что покажу.