Милость Господня

– Здорово! – восклицает Робчик. И лицо его озаряется детской, какой-то счастливой улыбкой. – Быстрая биологическая трансформация. Изумительно! Случай необычайно редкий: разница масс, разница анатомий, разница человеческой и звериной физиологии. Нам этого пока добиться не удавалось… Знаете, я должен сказать, что очень вам благодарен. Собственно, это вы натолкнули меня на идею: трансцензус, «прикосновение к Богу», возникает в момент острого психологического переживания. Всяческие ритуалы, обряды, радения, молитвенные руминации, мистерии, элевсинские, например, – в них, правда, использовали лизергиновые соединения или псилобицин, – языческие инициации, женские или мужские, это лишь подготовка, разминка, необходимый, но не главный этап, а настоящим триггером является всплеск подсознания – страх, боль, ужас, непреодолимое отвращение, то, что расплавляет структуру личности, и все это на грани безумия. Неслучайно же по народным повериям, по коллективному опыту, копившемуся тысячи лет, безумные, в древнерусской транскрипции это юродивые, ближе к Богу и даже глаголят на божественном языке. Надо соприкоснуться с безумием – только тогда возникает подлинный коммуникационный пробой. Вот как у вас при столкновении с этим… Лаппеттууном. Скажите, что вы тогда испытывали?

– Трудно объяснить, – сквозь зубы отвечает Иван.

– Но на грани безумия, как будто прожигало насквозь?

– Да… что-то вроде… такое…

– Вот именно!.. – вновь восклицает Робчик. – Безумие – это то, что движет любыми выдающимися свершениями, любыми прозрениями, открытиями, историческими прорывами, переходами на новый уровень цивилизационного бытия. Они же все были безумными – и Моисей, и Будда, и Христос, и Мухаммед… И Эйнштейн был безумен со своей относительностью пространства-времени, и Маркс, и Фрейд, и прочие вдохновители человечества… Вот в чем тут дело. Чтобы стать гением, надо сойти с ума. Наш мир потому и пришел к упадку, что начал абсолютизировать норму. А это самоубийство. Норма душит, а безумие освобождает. Норма приводит к застою, а безумие предвещает развитие. Норма боится потерь и потому вечно проигрывает, безумие же отвергает все лишнее и потому побеждает. Оно, напротив, усиливается от каждой потери. Безумие – это кульминация чувств, это акме, расцвет личности, если в античной интерпретации: трансгрессия духовной энергии, преодоление непреодолимого рубежа, переход из возможного в невозможное. Сокрушить, уничтожить себя и тем самым над собою восторжествовать. При чем тут норма, неспособная ни на что, кроме унылого повторения? Вы гляньте на пациентку – в каком она состоянии. Могла бы нас обоих загрызть – тут же загрызла бы, могла бы разорвать – разорвала бы на куски… Я рад, что вы меня понимаете…

Иван мерно кивает. Он почти не слушает Робчика. В течение всего этого идиотического сумбурного монолога он осторожно оглядывает лабораторию: нельзя ли ухватить что-нибудь потяжелее и шарахнуть профессора по голове? Или, может быть, его задушить? Взять за мягкое, почти детское горло и железными пальцами раздавить хрящ гортани. Он тоже в состоянии близком к безумию. Тоже в состоянии мрака, когда тот выплескивается патологическими конвульсиями. Он боится еще раз взглянуть на Джанеллу: яростный свет ее глаз проникает в самые глубины сознания. Ему кажется, что и он больше не выдержит – зарычит. Что, как у Джанеллы, натянутся у него жгуты мышц на теле и потечет пена бешенства изо рта.

Он еле сдерживается.

– Я вам это продемонстрирую, – между тем радостно говорит Робчик. – Кое-чего мы все же добились. Вы поймете, вы обязательно все поймете! Прерывать такие эксперименты нельзя. Честно говоря, давно следовало вас пригласить.

Пританцовывая от нетерпения, он перемещается к металлическому столу, где включен серый экран в окружении разных кнопок и тумблеров, чем-то там щелкает, переводит какой-то движок на середину диапазона. На экране это отражается графикой полосы, которая слева направо начинает заполняться багровым цветом.

– Сегодня мы ее для другого готовили. Но ладно, изменим схему… выставим сперва средний уровень мощности… Так… замыкаем контур… подключаем к сети… Плавненько поворачиваем… поворачиваем… Готово!.. – Загораются в ряд четыре продолговатых выпуклых индикатора. – Вот, смотрите на них… Внимание… Старт!

Он нажимает оранжевый тумблер. Джанелла дико хрипит, крик страдания пробивается даже сквозь овальную резиновую заглушку, запрокидывает голову, пытается в судороге выгнуться всем телом, вздувают кожу каменные валики мышц, пальцы прижатых скобами рук быстро-быстро, как сумасшедшие, барабанят по подлокотникам. Телесный взрыв боли и ужаса. Вот-вот лопнут сдерживающие ее ремни. Или скобы, не выдержав, разлетятся металлическими осколками. Но, конечно, они не лопаются, не разлетаются, лишь подрагивают и глубоко врезаются в кожу.

– Хватит! – кричит Иван.

Он на грани.

Еще немного, и набросится на Робчика – воткнет его башкой прямо в экран.

– Хватит!.. Хватит!..

И вдруг все четыре индикатора гаснут. Тело Джанеллы безвольным студнем расплывается в кресле.