Милость Господня

Иван скромненько пристроился у стены. Про него быстро забыли, хотя поначалу встретили недоуменными лицами: что это еще за советник по особым вопросам? Какие-такие вопросы имеются у Наместника? Он украдкой разглядывает присутствующих, и чем дальше, тем больше сердце у него начинает неприятно постукивать. Люди, собравшиеся за столом, очень разные, но уравнивает их одно: они все боятся. И не просто боятся – они буквально затоплены страхом: он сгущается в комнате как инфекционная пелена. Потому и наливается малиновой кровью Штырь, потому и пыхтит приоткрытым ртом мэр, демонстрируя сердечную недостаточность, потому и дрожат руки при крестном знамении у отца Феогноста. И потому, вероятно, так механически говорит и движется капитан – он этот страх в себе задавил, но окончательно избавиться от него не может.

Страх – вот что объединяет их всех.

Страх и беспомощность перед тем, что приближается к городу.

Объединяет всех, но – замечает Иван – кроме Хоря. Тот не старается как начальник показаться спокойным, он и в самом деле спокоен – скука в глазах. Словно смертная тень, подползающая все ближе, его не касается.

Ни распятия он не боится, ни затвердеть в слое пластмассы.

Хорь уже по другую сторону бытия.

Вот он окидывает всех скучающим начальственным взором и спрашивает:

– Так какое у нас будет мнение? Мы сможем удержать город?

Взгляд у него отсутствующий.

И Ивану понятно, что ответ его нисколько не интересует.

Он чувствует: должно что-то произойти. Что именно – он не знает, но у него ощущение, что вот-вот, как крыша одряхлевшего дома, обрушатся небеса и погребут его под обломками. Не он один это чувствует. В городе невротической духотой нарастает паника. Многие уезжают – на машинах, на мотоциклах навьюченных, как животные, на телегах, на велосипедах. Но большинство все-таки остается: и ехать некуда, и видят, что в брошенные дома и квартиры вселяются беженцы. Никакими силами их оттуда не выкурить. Полиции не до того, в городе начинается бешеная торговля ветками ясеня, продают их буквально на каждом углу, цены безумные, но расхватывают за считанные минуты. Циркулируют упорные слухи, что если растет перед домом ясень, то это оберег, своего рода гарантия: повстанцы такие дома не трогают. Те же, кому веток не достается, рисуют, чем могут, лист ясеня на дверях, на стенах. Закрашивать их уже никто не пытается.

Выступает по местному радио Хорь и как Наместник с неограниченными полномочиями, назначенный Президентом, вновь призывает граждан сохранять спокойствие и порядок. Непосредственной угрозы для города нет, возвещает он, полицейских сил, имеющихся в нашем распоряжении, вполне достаточно, чтобы остановить редкие и разрозненные банды грабителей. Президент лично наблюдает за ситуацией. В случае осложнения обстановки нам будет немедленно оказана помощь.

Иван вместе со всеми слушает его речь и не понимает: какая помощь, откуда? Да Москве начихать на то, что у нас происходит, ей бы остановить прорыв колдунов и монстров на юго-западном направлении. Тем более что Хорь на его прямые вопросы не отвечает – смотрит пустыми глазами и ровным голосом повторяет, что все скоро наладится.

– Вопрос нескольких дней.

Он явно чего-то не договаривает.

Иван догадывается, что для Хоря нынешняя ситуация – единственный и последний шанс. Его ведь кинули, смахнули с доски как пешку, точней – задвинули на периферию. Рассчитывал, сковырнув Авенира, стать начальником Канцелярии Патриарха, а вместо этого поехал Наместником в глухую провинцию. Конечно, Наместник – тоже фигура не из последних: хозяин области, удельный князь, отчитывается непосредственно перед Президентом, а с другой стороны – вон из Кремля, вон из Москвы, с глаз подальше, выплывешь, тогда, быть может, посмотрим, утонешь – и хрен с тобой, кем заменить найдется. Фотий ему, видимо, не доверяет.

Озлоблен Харитон, обижен, таит планы мщения. Уже через день после назначения Ивана советником обмолвился в разговоре:

– Что бы они без меня делали? Да мне достаточно было пару слов архимандриту шепнуть, и Фотий поехал бы нести Слово Божье эвенкам и чукчам, – сжал авторучку так, что побелели кончики пальцев. – Я не жалуюсь, жив остался – и хорошо. Не жалуюсь, но помню об этом. И не только сам помню, но придет время – напомню и остальным…

И вот – смотрит пустыми глазами.

Нет, тут, как в истории с Лаппеттууном, явно что-то не то.

Мэр, впрочем, держится нисколько не лучше. Умудряется уже в своем собственном обращении брякнуть, что ни к чему делать запасы, город вполне обеспечен и продовольствием, и бытовыми товарами. А если дефицит кое-где возникает, то исключительно потому, что часть несознательных граждан бегает по магазинам, сеет панику, нужно – не нужно, метет все подряд… Ясно, что после такого ляпа сразу же возникают грандиозные очереди, и Штырь, матерясь, вынужден выделять для предотвращения инцидентов дополнительные наряды.

Все это действует слабо. Возвратясь из муниципалитета домой, Иван натыкается на свою хозяйку, которая, хватая ртом воздух, прислонилась к стене, и возле ног ее – две брезентовые сумки.