Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе

Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал…
В это время, столь холодно,
Как Борей был разъярен,
Отроча порфирородно
В царстве Северном рожден.
Родился — и в ту минуту
Перестал реветь Борей;
Он дохнул — и зиму люту
Удалил Зефир с полей…
Я увидел в восхищеньи
Растворен судеб чертог;
Я подумал в изумленьи:
Знать, родился некий бог.

Но, пожалуй, самый яркий, самый запоминающийся образ русского Леденца, где властвует лед, а власть леденит, сотворяется в царствование императрицы Анны Иоанновны. Речь идет о празднестве, устроенном по случаю свадьбы придворного шута Голицына. Здесь все итальянское, все венецианское, но только заживо замороженное и обрамленное в ледяной венец. Ледяной дом строит архитектор Петр Еропкин, прошедший школу зодчества в Венеции. Он возводит сказочный венецианский дворец, но только из кусков синего льда. «Когда на оный дом вблизи смотрели, — сообщает профессор Крафт, — то с удивлением видна была вверху на кровле четвероугольными столбами и точеными статуями украшенная галерея, а над входом преизрядный фронтишпиц, в разных местах статуями украшенный». В этот необычайный венецианский дворец на неаполитанских конях везут придворного шута — князя Михаила Алексеевича Голицына. Шутом он становится поневоле: во время пребывания в Италии женится на итальянке и принимает римо-католическую веру, за что безжалостно наказывается на родине. В этом прозрачном холодном дворце шут с шутихою скачут, пытаясь согреться, что веселит собравшийся народ. Наконец, новобрачные успокаиваются и тихо засыпают в ледяном гробу.

Иван Лажечников в романе «Ледяной дом» с необычайной силою живописует леденящую картину смерти: «Пред ними засияла ледяная безобразная глыба. Только всемогущая мысль могла проникнуть сквозь эту грубую скорлупу и разобрать под ней человека, некогда сердце — вину живого мира. Этот кусок льда, облекший былое „я“, частицу Бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним».

Знаменательно, что и роман Лажечникова «Ледяной дом», и поэма Пушкина «Медный всадник» создаются одновременно. Это значит, что петербургская мифотворческая идея, когда город обретает свое собственное «я» — свой собственный миф, витает, как говорится, в воздухе. В центре этого мифа стоит ледяная или медная статуя, замерзающая или оживающая фигура, символ трагического несоответствия творческого замысла и его действительного воплощения. Наивная романтическая эпоха translatio nominis заканчивается: и северный Рим, и премудрые Афины, и новый Амстердам, и северная Венеция — русский Леденец навсегда остаются в прошлом. Петербург отвердевает и принимает свои окончательные реальные очертания.

* * *

Петербургская идея и американская мечта

Сегодня, когда американская мечта («любой сапожник может стать миллионером») властвует над умами, стоит, наверное, поразмышлять о ней. Стоит поразмышлять, какова ее подлинная духовная сущность, как согласуется она с русским мироощущением и как сообразуется с петербургской идеей в частности.

Действительно, в истории России и Америки много схожего. Отсчет исторического времени в той и другой стране начинается с викингов. Викинги, именуемые русью, покоряют славянскую территорию, отчего, согласно летописному преданию, «есть пошла Русская земля». Викинги открывают Новый Свет и нарекают его Vinland — страной винограда. Но не эти внешние проявления сближают Россию и Америку. Их единит тот необычайный дух открытия, первопроходства, покорения, что зиждется в германизме. Викинги являются лишь носителями этого духа, который, сочетаясь с тем или иным миром, преображается и обретает свою особенную сущность: германизм в России — это воля одного, германизм в Америке — воля каждого.