Милый яд

Я уставился на неопознанный комок. Мешок был усеян темными пятнами. Масло растеклось по древесине.

– Пас. Не хочу забивать артерии бляшками.

Хотя идея умереть из-за еды имела достоинства. По шкале несчастных случаев такая смерть встречалась реже, чем смерть в давке слонов, от падения в канализационный бак и возможности утонуть в дерьме, помимо других неприятных вариантов.

Терри вытащил из пакета чизстейк и положил его на пуховое одеяло, размазывая жир по египетскому хлопку.

– Ешь.

Я вгрызся в сэндвич, но только потому, что это сэкономило мне время, которое потребовалось бы, чтобы сбегать вниз трусцой и съесть половину коробки просроченных хлопьев. (Спойлер: еще прошло много времени с тех пор, как я покупал продукты.) К тому же, съев это, я избавлюсь от Терри. Убью зайца одним выстрелом.

Он запрокинул голову к потолку и схватился за живот, издавая хриплый смех.

– Это маленькая мисс Ричардс сделала?

– Единственная и неповторимая.

После того, как я закончил, Терри собрал мусор (примечание для себя: позже проверю небо на наличие летающих свиней) и направился к двери. Он остановился у двери и показал на плакат.

– Знаешь, мы чуть не выкинули этот отрывок. Та дама-редактор утверждала, что он мешает ходу повествования. Мисс Ричардс приложила усилия, чтобы его сохранить.

С этим лакомым кусочком он меня и оставил. Я сдернул с кровати заляпанное маслом покрывало и упал на спину, уставившись на гигантский отпечаток. Успел прочитать первую строчку, а потом выключил лампу, отключив мир.

Слова, которые я прочитал, эхом отдавались в моей голове. Снова и снова. Заезженная пластинка, застрявшая на пронзительной ноте. Я закрыл лицо подушкой, прижав ее к ушам. И все равно слышал слова Кела. Странно, но сказанные не его голосом. А ее.

Пришло время поговорить о моем брате.

Нет, это было не так.

Глава восемьдесят третья

= Тейт =

Сегодня я принимал роды мертворожденного.

Его мать рыдала, вцепившись в него, как будто ее боль могла вдохнуть в него жизнь. Пот стекал по ее вискам. Слезы струились по щекам.

Ее муж склонился над ней, вглядываясь в их безжизненного ребенка. Утешал свою жену, несмотря на собственное горе. Я часто наблюдал что-то подобное во время своей работы, но, похоже, никогда не смог бы повторить.

Это худшая часть моей работы.

Часть, которая обычно воскрешала воспоминания о потере Кела.

Но на этот раз я ощутил потерю Чарли. Она бы знала, что сейчас сказать. Как с помощью своих потерь помочь окружающим ее людям. Даже незнакомцам.

Я кивнул медсестре, которая дала знак персоналу очистить палату, чтобы родители могли скорбеть наедине. Мы стояли у палаты, прислонившись к стене и склонив головы.

За закрытой дверью раздавалась симфония воплей и со свистом прокатилась по коридору.

Когда я приехал домой, казалось, что воротник моей парадной рубашки вот-вот меня задушит. Я оторвал пуговицы, желая, чтобы они исчезли быстрее, чем я смогу их расстегнуть.

Выключатель находился далеко, а я был слишком измотан, чтобы пройти в другой конец спальни и нажать на него. Мне так надоело пытаться дышать, что я лег на спину. Слова Келлана смотрели на меня с потолка, но не отпускали меня сейчас слова Чарли.

Это привилегия – получать прощальные подарки от того, кого любишь. Иметь возможность ухватиться за них каждый раз, когда ты скучаешь по нему.

Из-за пожара у нее ничего не осталось от родителей.

Что касается родителей мертворожденного ребенка, которого я принял сегодня вечером, они никогда не услышат его криков, никогда не увидят, как он делает первые шаги, никогда не почувствуют тревоги, отправляя его в первый день в школу.

Чарли права.

Слова Келлана были привилегией.

Я уставился на плакат надо мной.

И на этот раз прочитал.

Глава восемьдесят четвертая

Пришло время поговорить о моем брате.

Я ненавижу брата так, как в детстве мы ненавидим молоко, зная, что оно полезно, но не в силах переварить его вкус.

Другими словами, я ненавижу своего брата по неправильным причинам. Этот мудак дал мне надежду. Странным, долбанутым образом я извлекал пользу из его манеры обращаться со мной, помешанной на контроле.