Миниатюры с натуры

Эти коммунально-гостиничные распоряжения мне напомнили железнодорожные указания — я в тридцатых годах работал на Южной железной дороге. Указания оповещали: «Перевозить в вагонах кур, уток и гусей запрещено. В отдельных случаях в пригородной зоне перевозка птицы разрешается, но при условии, чтобы птицы не кричали и не гоготали».

И что вышло? Начали в вагонах перевозить птицу «конспиративно». Кур, уток и гусей незаметно прикрывали платками или в широкие полотняные штаны прятали.

Сидит себе симпатичный дедок в полотняных штанах и тихонько покрикивает:

— Сиди! Не гогочи!..

И никто ничего. Кто же догадается, кого дедусь успокаивал, на кого он вот так покрикивал?

И только перед самой Полтавой одна молодица от удивления перекрестилась и ахнула:

— Господи! Людоньки! Чего я только на своем веку не встречала, но такого дива не слыхала и не видала, чтобы из прорехи гусиная голова выглядывала! Да еще и ягоды клевала!

Вот до чего могут довести неясные путаные указания. А вы говорите — мало смеха на земле?

И ПРИСНИТСЯ ЖЕ ТАКОЕ…

Припоминаю: в детстве я видел, как под Новый год мои сестры ставили в изголовье миску с водой. На миске сооружался небольшой камышовый мостик.

Значит, ставят мостик и засыпают с мыслью: какой хлопец на мостике приснится — чернявый или белявый.

Но, как это правдиво говорят, иные времена — иные песни. Иные и литературные образы.

Я, скажем, под Новый год поставил у изголовья миску с фиолетовыми чернилами. Сверху вместо камышинок пристроил две разнокалиберные авторучки.

Лег и думаю — что же приснится? И приснилось мне то, о чем я и не мечтал, — бурное заседание секции малой прозы.

Передаю почти стенографически.

Шум, гам, оживление в зале, но держат себя пристойно: курят и прячут папиросы в рукав.

Председательствующий:

— Товарищи! Друзья! Коллеги по перу! Соавторы! Объявляю — кворум секции малой прозы есть, благодаря приглашенным очеркистам и неприглашенным юмористам.

(Смех. Аплодисменты. Возгласы: «А кто их впустил? Двери же были на крючке!»)

Один из неприглашенных юмористов встал:

— Простите, каемся… Мы пробрались через черный ход.

Второй неприглашенный юморист добавил:

— Я честно говорю… Вы не думайте, что я такой-сякой… мол, по блату пролез… Признаюсь — есть у меня рука в президиуме, но, ей-богу, я вместе с другими пришел. Как я вошел? Вижу — народ. Культурная, литературная, трудящаяся масса. Вижу — идут… Идут и идут. Если, думаю, стихийно, значит, в буфет привезли кетовую икру. Если же организованно, значит, хорошая примета: начинает работать секция малой прозы.

Слышу — не ошибся, говорят об очерках. Остро, живо спорят. Один басом растерянно кричит: «Никак, говорит, не выберу места, где лучше о киево-святошинских доярках очерк писать — в Мацесте или в Одессе!».

А я прохожу вперед и сам себе думаю: «Господи! Сотвори чудо, намекни хоть словечком о юморе и сатире!»

Голоса с мест:

— Регламент! Пусть закругляется!

Председательствующий:

— Не волнуйтесь, товарищи! Вы все знаете, что на литературных совещаниях, на конференциях и на секциях большой и малой прозы ораторы толерантно и доброжелательно о юморе и сатире всегда упоминают в двух-трех словах…

Реплика трагика:

— Жирно очень. Хватит и одного слова.

Два голоса вместе:

— Бис!.. Браво!.. Разумеется, хватит!.. Пусть устно смеются!

Один, особенно справедливый, сказал:

— Товарищи! О смехе не обязательно писать, не обязательно выступать, не обязательно полемизировать. Смешно тебе — смейся, хохочи!.. Мой близкий коллега написал комедию. И кто же смеялся? Смеялся сам автор, смеялись его соседи… У меня все. В заключение прошу председательствующего авторитетно заявить: будет ли на данном заседании что-нибудь сказано о юморе?

Председательствующий:

— Товарищи! Не волнуйтесь! Даю справку. Несмотря на отдельные пессимистические выступления — уделить смеху только одно словцо, — мы решительно заявляем: своей принципиальной позиции будем строго придерживаться и на данном этапе. Будем максимальными. Юмору и сатире великодушно подарим два, а может, и три слова. Продолжаем заседание. Напоминаю: наша повестка дня такая: творческое обсуждение книги новелл под общим названием «Посіяла огірочки…».

В книге девять новелл: «Шумлять верби в кінці греблі…», «Ой, не шуми, луже, зелений байраче…», «Ой, хмелю, мій хмелю…», «Не щебечи, соловейку, на зорі раненько…», «Тече річка невеличка…», «Розвивайся, сухий дубе…», «Ой наступає та чорна хмара…», «Не бий мене, муже…» и «Посіяла огірочки…».

Должен вас, друзья, проинформировать вот о чем: читатели буквально забросали издательство недоуменными письмами. Спрашивают, как эти новеллы читать — с конца или с начала? Говорят — во многих новеллах не разберешь, где начало, где конец.

Иные о другом допытываются: какую эпоху автор описывает?

Так вот, перед нами стоит кардинальная задача: развеять сомнение и установить художественную истину — какая эпоха изображается в новеллах и у кого автор позаимствовал оригинальный стиль: «Кахи, чернява! Ахчи, білява!» В прениях записались: Манько, Кийко, Терпужный, Жемчужный, Низенький и Высоконький…