Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию

Кто хочет узнать подробнее о структуре филологии, тому будет полезно обратиться к тем, для кого значение языка менее всего очевидно и кому лучше всех знакома его строптивость. Один из тех редких авторов, кто дальше всех зашел – благодаря определенной политико-философской констелляции – в занятиях структурными проблемами филологии, продвинулся особенно далеко вперед и в намеченных здесь размышлениях. Он сделал это как филолог самого слова «филология» и как наследник Платона, у которого Сократ назван anèr philólogos[70] (236e) в диалоге между ним и юношей, Федром, тоже влюбленным в lógos – в речь, а точнее – в lógos erotikòs об эросе (227c). Платоновский «филолог» – друг и любовник речи: речи о любви и речи любящей. Он – фило-филолог, поскольку логос для него есть любовь, а именно любовь к любви. Язык любит. Тот, кто его любит как филолог, любит в нем любовь. Продолжая традицию платоновского «Федра», Фридрих Шлегель понимает под филологией аффект, а именно – аффект логический, аффект логоса, который, со своей стороны, направлен на логос, на язык. В фрагменте 404 «Атенеума» он пишет: «Не существует филолога без филологии в первоначальнейшем смысле слова […]. Филология – это логический аффект, дополнение философии, энтузиазм химического познания: ведь грамматика – это не что иное, как философская часть в универсальном искусстве разделения и соединения […]»[71]. А в заметках «О филологии» 1797 года Шлегель пишет: «Не лучшим ли началом будет дедуцировать [филологию] как логический аффект и необходимую субъективную предпосылку для исполнения логического императива?»[72] И еще: «Читать – значит [филологически] себя аффицировать, самого себя [филологически] ограничивать, определять. Но, наверное, это достижимо и без чтения»[73]. И в «Философских годах учения»: «Это извечная истина; как аффект и как искусство [филология] есть фундамент, пропедевтика и Всё для истории»[74]. Речь о самоопределении и самоограничении отсылает к Фихте, а речь о самоаффицировании – к Канту и его определению самоаффицирования души [Gemüt] как формы создания времени. Поэтому – то есть из трансцендентально-философских соображений, филология как аффект может быть для Шлегеля фундаментом исторического времени и его изображением в историографии. Но, будучи филологическим, самоаффицирование есть аффицирование логоса самим собой, его прикосновение к себе, самовозбуждение, которые были бы невозможны, не будь в самом логосе разрыва. «Никто, – пишет Шлегель, – не понимает себя, пока остается только собой и не становится и другим тоже. Например, кто одновременно [филолог] и [философ], тот понимает свою [философию] при помощи своей [филологии], а свою [филологию] при помощи своей [философии]»[75]. Самоаффицирование языка, таким образом, это неизбежно полемика с самим собой как другим и с другими как иными самостями[76]. Философия особенно нуждается в филологии, потому что без ее «аффекта», без ее «энтузиазма» она свелась бы к простому описанию грамматических структур логоса и не смогла бы следовать тому «логическому императиву», который только и вовлекает в движение в языке, выходя за рамки естественных и общепринятых правил. Филология для Шлегеля – это фило-полемо-логия. Это отчаянная борьба, что ведется во внутренней структуре логоса. Если язык аффицирует сам себя, то потому, что его «самость» отколота от себя же самой как от «другой» в силу кризиса, обособления и разделения и занимается перманентной критикой, эксплицитным отмежеванием и исключением одной «самости» из другой и одного языка из другого. Автокритика – точнее гетероавтокритика – фундаментальная полемика, трансцендентальный разлад, – это неотменимая форма самоаффицирования языка и «логического аффекта», каковым ее представляет себе Шлегель. Поскольку она определяет основные контуры языка, она должна проникать сквозь каждое языковое высказывание и сквозь каждое высказывание о языке. Кто говорит, уже тем самым говорит о языке, обращается к нему и ему же отвечает – и поэтому говорит как филолог. Однако, говоря о нем, он говорит и с ним как с другим, противостоящим, и находится с ним как альтернативой своему собственному языку в размолвке, стремление к разрешению которой – это конститутивное движение в языке вообще, столь же неизбежное, сколь и нескончаемое. Филология как специализированная форма познания и как академическая дисциплина обязана существованием своей первоначальной форме – речи вообще, говорению с говорящим и о нем. Говорить – даже вопросительно – это уже значит отвечать, и каждая филология – филология ответа. Однако поскольку ответ филологии обращен к другому языку – и in extremis к чему-то иному, нежели язык, – и поскольку ей в этом Другом противопоставлена альтернативная или противонаправленная филология, то ее ответ, хоть он и движим филией, всегда должен быть одновременно и полемическим анти-словом, противо-словом, стремящимся усугубить разнообразие языков и филологий и вместе с тем добиться их единения.