Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию

Филология – патология. Однако то, что ее pathos, пафос, направленный на legein, всегда совершает двойное движение и что она познает приближение всегда и как отдаление, как поворот к кому-то непременно отвернувшемуся, – это с особой четкостью проявляется тогда, когда она должна осознать, что не располагает ни своими объектами, ни упорядоченным доступом к ним – в фило-филологическом вопросе, которого она не может избежать, но на который не может и ответить. Она – пафос от-даления. С каждым приближением к тому, к чему отсылает языковое высказывание – к значению, форме, смыслу, она вместе с тем отсылается далее к чему-то другому – к комплексу форм, к приметам эпохи, к идее, а когда и это, в свою очередь, получает выражение в языке, то ряд отсылок продолжает разрастаться. Чем ближе филология подступает к своему предмету, тем дальше она отступает. Ее подход – подход к отходу. Потому ее phílein никогда не становится просто отношением подобного с подобным, конкордантности или корреспондентности, не будучи одновременно дистанцированностью, сомнением и отступлением. Не только изредка или из-за странностей тех, кто ей занимается, а из-за двойного движения в языке филология поддерживает теснейшую связь с мизологией, которая тоже есть реакция на отдаление от того, что ее притягивает. Поэтому может возникнуть – и не только среди корифеев филологии – отторжение от языка, которое может быстро привести к уничижению и презрению, маргинализации и сдержанно-садистскому дисциплинированию в понимании и в применении филологии. Тем самым, то есть исходя из самого же движения логоса и его филии, делается первый шаг к превращению филологии из практики pathos’а в эпистемическую систему, из поиска – в науку о сознании и, далее, в заимствование практик так называемых точных наук. Одержимость языком и побег от него – разнонаправленные тенденции, между которыми движется филология; однако она – та единственная практика, которая позволяет артикулировать и анализировать обе тенденции, не предавая одну другой. Только филология способна задать вопрос о том, что такое филологический вопрос, потому что только она может допустить и вынести то, что однозначного и окончательного ответа получить нельзя. Она не стерпит этого вопроса, только если ошибочно станет считать себя познавательной дисциплиной, если ограничит охват своего действия до одного определенного предметного поля, будь он даже широчайшим – поэзией, литературой, – и если определит себя как наука о литературе; менее же всего – если поставит себя в услужение теориям и практикам познания, которые принимают язык во внимание только как средство побега от него, как маневр для его же одомашнивания, как агента его же изобличения.

Чем занимается филология – тем же занят и вопрос о ней: это влечение к языку, к языку о языке – о языке за пределами языка как предмета и всех его опредмечиваний. В этом влечении она, с одной стороны, тематизирует, объективирует и определяет язык, а с другой стороны, он как нетематизируемое, беспредметное и не имеющее адресата движение переиначивания высвобождается в ином языке, а может быть, в ином языка. Поэтому нет противоречия между допущением, что вопрос о вопросе – филологический вопрос par exellence, и другим допущением: что он же – фило-филологический, пред-филологический вопрос. Филология – это прежде всего не что иное, как вопрос о языке и об отношении к языку, действующее в самом этом вопросе. Она – поиск себя в чем-то от себя отличном. Направляясь к себе, она сама для себя – другая, но единственно в этой инакости она – то отношение, о котором свидетельствует в ней язык. Выходящая из себя и отстающая, в этом напряжении между собой и собой-иной филия логоса есть опыт, страстный опыт – pathos, passio – не становиться тем, чем она еще могла бы стать, и всегда быть больше того, чтó она уже есть. Она – страстное желание говорить иначе, чем то, к чему она обращается, и чтобы ею всегда говорили не так, как сама она мнит.

Таким образом, филология в первую очередь на собственном опыте отдана языку и поддается на его провокации. Не только тот, кто высказывается по поводу какого-либо сообщения, но уже и тот, кто спрашивает, а сообщение ли это, дает ответ. Он отвечает своим вопросом – и в первую очередь не делает ничего иного, кроме как дает ответ, даже если из его вопроса и нельзя понять, направлен ли он на что-то или, скорее, ни на что. Вопрос отвечает, – но при этом остается под вопросом, можно ли назвать такой ответ безоговорочно осознанным, интенционально сфокусированным действием в рамках привычных конвенций, может ли он быть языковым актом образца так называемых