Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений

В отличие от Сталина Путин говорит не о марксизме, а о национальной гордости и культурном консерватизме. Он ведет себя не так жестко, как Сталин, сохраняя видимость свободы слова и политической оппозиции. Цель путинского авторитаризма – не полный, а эффективный контроль. В одном из своих последних интервью 2005 года, незадолго до смерти, реформатор Александр Яковлев назвал «болезнью» стремление россиян иметь сильного вождя, а также сожалел о возвращении к системе централизованного государства в ущерб здоровому обществу. «Наверху – государство, которое мы исправно укрепляем. Под ним общество болтается. Хочу – сделаю из него гражданское, хочу – полугражданское, хочу – просто стадо. Это… у Оруэлла хорошо описано»³⁷. Да, и Хаксли тоже неплохо выражался.

Когда журналист и кинематографист Питер Померанцев начал в 2006 году работать на российском государственном ТВ, он увидел, как на нем совмещают «шоу-бизнес, пропаганду, рейтинги и авторитаризм»³⁸. В то время на формирование политики страны в сфере медиа большое влияние оказывал Владислав Сурков – бывший директор театра и PR-менеджер, который в качестве действительного государственного советника РФ определял «язык и категории, которыми думает и чувствует страна»³⁹. Название книги Померанцева о России при Путине и Суркове перефразирует известную формулировку Арендт о тоталитаризме и правде: «Ничто не правда. Все возможно». Специалист по России журналист Люк Хардинг называет такую ситуацию «край версий»⁴⁰.

Это уже новый вариант оруэллианизма. Для поколения Оруэ лла Большая Ложь казалась настолько абсурдной, что ее можно было навязывать людям только при помощи экстремального контроля тоталитаризма. Но в XXI веке это уже не обязательно. Историк Анна Эпплб аум писала в 2018-м в опубликованном в The Atlantic эссе: «Никто не требует веры в какую-либо систему идеологии, следовательно, не нужны ни насилие, ни террор полиции. Никто никого не заставляет верить в то, что черное – это белое, или в то, что колхозы добились 1000-процентного увеличения производства сельхозпродукции»⁴¹. На смену всему этому пришла «ложь среднего масштаба» – «все они призывают своих последователей хотя бы временно, но быть ангажированным альтернативной реальностью».

После того как советник Трампа Келлиэнн Конуэй 22 января 2017-го впервые использовала фразу «альтернативные факты», продажи романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» резко поднялись. В Hollywood Reporter роман назвали «самым популярным литературным произведением»⁴². В ряде кинотеатров США 4 апреля 2017-го показали кинокартину режиссера Майкла Рэдфорда «1984», «потому что часы уже пробили тринадцать»⁴³. Театральные продюсеры Соня Фридман и Скотт Рудин попросили английских драматургов Роберта Ике и Дункана Макмиллана поставить на Бродвее пьесу «1984». Когда я на следующий год говорил с Макмилланом в Almeida Theatre, он сказал: «Они говорили мне, что очень важно сделать это прямо сейчас»⁴⁴.

Один из персонажей пьесы размышляет: «Как можно начинать говорить об одной из самых важных вещей, которую когда-либо записали на бумагу?»⁴⁵ Тоталитарный режим, наподобие ангсоца, является в некотором роде театром со сценарием, ролями, декорациями и аплодисментами. Когда в 2011-м Ике и Макмиллан начали думать о театральной постановке романа, они решили избегать очевидного. Ике рассказывал: «Помнится, мы решили, что нам не нужен на сцене парень в комбинезоне с плакатом, потому что все это ужасно избито. Чтобы пьеса как-то коммуницировала со зрителем, необходимо определенное расстояние и непонимание: а ты уверен, что хорошо знаешь этот роман?» Они неоднократно перечитали роман в поисках зацепки. Этой зацепкой стала теория послесловия, согласно которой вся остальная часть книги превращается в исторический документ, изученный и отредактированный неизвестными людьми. Если принять такой сюжет, то роман становится полон загадок и парадоксов. Макмиллан говорил: «Если правильно прочитать роман, то можно заметить разные подходы. Все становится одновременно правдой и неправдой. Двое мыслие как структурный инструмент».

Если картина Майкла Рэдфорда объясняет текст Оруэлла, поддерживая диалог между тем, что реально, и тем, что не реально, пьеса напускает туману и наводит тень на плетень. Ике и Макмиллан ориентировались на Дэйвида Линча, «Сияние», «Вечное сияние чистого разума», сны находящегося в коме Тони в «Клане Сопрано», произведения, исследующие территорию между реальностью, фантазией и памятью. Актерам позволили играть и «двоемыслить» так, чтобы у зрителя возникали теории и мысли по поводу того, что правда, а что нет. Пьеса закачивается вопросом: «А откуда нам известно, что партия пала? Разве не в интересах партии было бы сделать так, чтобы все поверили, что она исчезла…»⁴⁶