Минос, царь Крита (СИ)

Я снова ощутил холодный, противный комок в животе. Эх, знал бы Минос, что Дионис все время от завершения сбора урожая и до весны проводит в моих владениях! И, даже если сыну Европы придет блажь отказаться от своей любви ради счастья дочери — ничто не будет препятствовать ему вспоминать о былом счастье. Или искать новой любви, как поступал он при жизни.

— О, Минос! — окликнул его Гермес, — Ободрись и смелее вступай под своды дворца владыки всех богов и отца своего. Ибо ты можешь остаться здесь.

Гермес явно застал Миноса, ушедшего в свои помыслы, врасплох и тот смутился. Хотя внешне ничуть не выдал своего смятения.

— Не спеши, — степенно ответил он, — О, быстроногий вестник. Танатос не выбирает, где сразить нас. Меня он застал за омовением. И я не хочу предстать перед богами в облике, оскорбительном для их величия.

— Тебе не о чем беспокоиться, — засмеялся Гермес, ибо ты пребываешь в своем истинном обличии, а не в том, которое случайно.

Но, тем не менее, в ладоши хлопнул, подзывая слугу. Златокованая юная дева тотчас сбежала к ним, неся в руках тщательно отполированный серебряный диск зеркала. Минос заглянул в него. Оценивающе взглянул на свое отражение и остался доволен.

— Что же, теперь я готов последовать за тобой, о, Психопомп.

И они, пройдя через обширный двор, мимо коновязей, у которых стояли кони собравшихся богов, поднялись на высокие каменные ступени дворца. Миновали обширный портик, с изображением битвы богов и титанов, разумеется.

Дворец смял Миноса — он с трудом сдерживался, чтобы, подобно деревенщине, впервые оказавшемуся в городе, не вертеть головой и не охать от удивления при виде мастерства, ему доселе неведомого. Я не удивился: человеку не дано представить себе роскошь этого огромного пиршественного зала. Даже видавшему сокровенный облик диктейских пещер мегарон Зевса кажется дивным. Ни в одной земной сокровищнице не нашлось бы столько золота, сколько пошло на убранство зала. Особенно удивил Миноса очаг. Он был обложен крупными самородками, зачарованными так, что они не плавились и в самом сильном огне. И языки пламени, весело плясавшие в нем, были не красными, а ярко-желтыми. И потолочные балки, без малейшего следа копоти, сверкали жирным, слегка отливающим краснотой, блеском. Росписи, повествовавшие о победе Зевса над Кроносом, искусно чеканенные треножники, густо инкрустированные самоцветами, вазы и амфоры поражали небывалым изяществом. Сладостный аромат амброзии окружал Миноса, ударял в голову, веселил сердце, как крепкое вино.

Как ни странно, это ошеломляющее великолепие заставило Миноса очнуться. Я ощутил его раздражение. Он совладал с собой, и уже без раболепного восхищения окинул взглядом залу. И едва сдержал ядовитую усмешку: чрезмерность роскоши показалась ему, критянину, варварством. А вслед за этим я услышал его помыслы: "О, боги Тартара!!! Неужели мне придется вечность жить здесь? Вот в этом безумном богатстве? Подле Зевса? И это после того, как столько Великих лет я был ему покорным псом, быком в ярме, вьючной скотиной? Разве забыл я, как еще недавно тяготился властью Зевса над собой? При жизни я мечтал о смерти, а теперь уже и о ней помыслить будет нельзя?"

Уже спокойно, с подобающим царю достоинством, прошествовал через мегарон, дабы предстать перед сидящими на своих тронах богами. Преклонил колени и слегка опустил голову.

И только сейчас заметил примостившегося у ног Зевса на скамеечке из слоновой кости своего бывшего наложника Ганимеда. Сын Троса покровительственно улыбнулся своему бывшему господину, и я почувствовал, как Миноса передернуло от отвращения: "Вот что меня ожидает на Олимпе. И желаю ли я себе такой участи? Верно, невелик мой выбор — между беспамятством Асфоделевых лугов и сытым рабством… Но все же, я могу выбирать!" Минос сделал вид, что не замечает зевсова любимчика, и того это задело. Его нежные, словно персик, щеки, залились краской, и он надменно выпятил нижнюю губку. Но Минос уже не думал о нем. Я чувствовал, что он окончательно совладал с собой, и был холодно-спокоен, как перед боем. Мне это понравилось.

— Встань, Минос, сын мой, — наконец нарушил благоговейную тишину Зевс. Голос его звучал мягко и милостиво, и сам он, на своем золотом троне, в пурпурном гиматии, по которому то и дело пробегали золотые сполохи, осененный крыльями своего орла был воплощение могущества и величия. Минос подчинился.

Громовержец кивнул Гермесу и тот, отвесив поклон, прошествовал на свое место. Зевс выждал, когда он усядется,

и заговорил снова:

— Сегодня вы, о блаженные боги, собрались во дворце моем, зная, что решится участь Миноса, сына Зевса.

— Сына Европы, — каркнула мойра Атропа. Её сестры дружно поддакнули. — Ибо никто из мужчин не может быть твердо уверен, от кого понесла и родила женщина свое дитя!