Минотавр

Если он был прав — он проиграл в самом начале; все было потеряно. Кончилось тем, что он оказался за роялем. Ему самому было и удивительно и стыдно за свою игру; так плохо он, пожалуй, не играл никогда, хотя с точки зрения фортепьянной техники отрывок не представлял ничего особенного.

Голова у него кружилась, словно он был пьян. Потом, оставшись в одиночестве, он даже не мог вспомнить, как он упросил ее не исчезать из его жизни, как получил разрешение увидеть ее еще раз…

Последующие встречи уже не были столь напряженными. Ни о тайных агентах, ни о выстрелах Tea больше не упоминала. Никос развлекал ее рассказами об Александрии; он пел ей арабские песни. Как-то раз он пошел на базар и принес пряности, стручки фасоли, овощи и баранину и в ее маленькой кухне приготовил то, что сам назвал «средиземноморским ужином». Нельзя сказать, что он кого-то поразил; Англия усеяна восточными ресторанами: китайскими, индийскими, таиландскими… Но мясо, приготовленное Никосом, было и впрямь превосходным; кончилось тем, что Tea возложила на него ответственность за подготовку уик-эндов, к большому удовольствию университетских гурманов, ее друзей и коллег.

В дополнение к этим трапезам Никос потчевал собравшихся музыкой. Он познакомил Тею и ее друзей с репертуаром своей сестры, вспоминая то, чему научился в Берлине, перемежая все это с запомнившимися ему с детства мелодиями Александрии и Бейрута. Для всей компании было приятной неожиданностью то, что гость из Мадрида оказался родным братом прославленной Кристины Вассилидис. Кто-то раздобыл ее пластинку, и Никос мог оценить то, что проделывала его сестра с хорошо известными ему песнями далекого детства. Современные западные ритмы врывались в многовековые напевы Востока, задевая в людях струны, о которых они за прошедшие столетия успели позабыть. Эта музыка была прекрасна. Никос начал было объяснять что-то собравшимся в комнате, но через минуту понял, что его никто не слушает и надо начинать все сначала. Можно было на этом завершить попытку связать в их умах Восток с Западом, но Никосу хотелось донести до всех важность этой мысли, этого явления: корни, общность культур… открыть им глаза на свет, пробивающийся через столетия с берегов Средиземного моря. Это была его тема, его идея; это было очень важно.

Похоже, это было важно только ему. Несколько таких вечеров он делал попытки вернуться к этой теме вновь и вновь. Реакция была та же, что и у критиков, писавших о его книге: в глазах слушателей он был восторженным романтиком с южных окраин цивилизованного мира — немного анализа и избыток восточной чувствительности. Но человек он был славный, это признавали все. И готовил великолепно.

Tea видела все это и сочувствовала ему. Как-то раз, когда они остались вдвоем, она решилась немного его утешить. В ее христианской крови, сказала она, сплелось столько невероятных линий, что временами она и сама не знает толком, кто она — южанка или северянка. По отцу она принадлежала к тем еврейским семьям, которые после изгнания евреев из Испании в пятнадцатом веке нашли убежище в Англии. Одно это, по ее мнению, помогало ей понять теорию Никоса о переплетении северной и южной культур. В ней его идея, сказала она, находит отклик, она ей близка.

Никос был тронут. В каком-то порыве он схватил ее руки, прижал к своему лицу и поцеловал, шепча слова благодарности. Он благодарил ее, как благодарят врача, спасшего твою жизнь.

— Спасибо, — повторял он вновь и вновь. — Спасибо.

— За что? — спросила Tea, не делая попытки высвободить руки.

— Я схожу с ума, — сказал Никос. — Tea, я схожу с ума…

Она рассмеялась чуть-чуть жестче, чем хотела бы.

— Еще один сумасшедший, — сказала она. — Боже, ты посылаешь мне одних умалишенных. За что?

В тот же день она рассказала Никосу — в достаточно осторожных и туманных выражениях — о письмах, которые она вот уже восемь лет получает от некоего незнакомого человека, он относится, похоже, к разряду сумасшедших, но таких, которые не потеряли при этом ни очарования, ни ума. «Ни красоты, — добавила она вдруг с нескрываемой гордостью. Она так и сказала: — Он также очень красив».

— И ты решила, что он — это я, — сказал Никос с горечью, и лицо у него было, как у ребенка, который вместо ожидаемого подарка получил взбучку.

Tea, видя его отчаяние, снова не удержалась от смеха.

— По-моему, тебе не на что обижаться. Ведь я же сказала: «Он тоже красавец».

Никос подошел к ее письменному столу и взглянул на снимок человека, снимок, на который он обратил внимание еще тогда, когда впервые переступил порог этой комнаты. И то, что он увидел, подсказало ему: сердце Теи отдано этому, другому. Он долго не отводил взгляд от фотографии. Потом сказал:

— Не нахожу между нами ни малейшего сходства. Как тебе могло прийти в голову, что это я?

— Все это очень запутанно, — пробормотала Tea.