Минус четыре по Цельсию (СИ)

Я делаю все, что она от меня требует. И прекращаю только тогда, когда ее изогнувшееся дугой и дрожащее от напряжения тело расслабляется, а из груди, стоном, вырывается завершающий, победный вздох.

- Хочешь меня? - прерывающимся голосом спрашивает она.

- Ты же чувствуешь…

Она прижимается ко мне еще сильнее, возбуждая и сводя с ума.

- Может быть… Тогда… Давай… Попробуем… Чтобы тебе было хорошо…

- Нет… Сашенька… Нет… Нельзя…

- Я же тоже хочу, очень…

- Подождем, когда ты выздоровеешь…

Она расслабленно опирается на меня и кладет огненную головку мне на грудь.

- Это неправда… - произносит она чуть слышно.

А я не нахожусь, что ей ответить на ее такую пронзительную проницательность…

Ночь теплая…

Она не стала одеваться, напротив, заставила и меня снять рубашку.

- Красивое тело, - произносит она, поглаживая мои грудь и живот. – Спортивное…

- Без этого меня бы давно выгнали из спорта, - киваю я. – Мускулистое, худое тело – это два основных критерия для фигуриста.

- Ваш чудовищный, безжалостный спорт!..

- В легкой атлетике не так?

Она качает головой.

- У нас все на много… человечнее что ли. Тебя не станут выгонять только за то, что ты нагулял лишний килограмм… Да и контроль веса не такой уж строгий. Главное выполнять нормативы…

- Наши нормативы – это прыжки и вращения, - говорю я. – А с лишним весом не попрыгаешь…

Сидим за столиком, объедая потихоньку огромную вазу с разнообразными фруктами и запивая все это легким белым вином. Сашенька явно расслабилась, и уже не выглядит такой напряженной, как сначала, когда мы встретились. Поджав коленки к подбородку, она напоминает девочку-подростка дома у телевизора. Только глаза совсем взрослые и бесконечно печальные.

- Ты начала мне рассказывать про своего киношника, - подсказываю ей я.

- Ах этот… - она вяло машет рукой. – Да ничего там серьезного не было. Погуляли да разошлись.

- И ты с облегчением вздохнула?

- Еще с каким… Я его вспомнила, кстати, потому что заговорили об этой актрисе… На которую я похожа…

- Анна Кендрик, - снова говорю я.

- Да… Просто интересно так получается, что меня постоянно с кем-то сравнивают. Кто-то говорит, что я ему его маму напоминаю, кто-то школьную любовь… Ты вот с Таней своей…

Я решительно качаю головой.

- Это была мимолетная ассоциация. Рыжие волосы, похожая фигура… Я вас и не думаю сравнивать, что ты…

Она внимательно смотрит на меня. Но, в конце концов, отводит взгляд, усмехается и выхватывает из вазы несколько виноградин.

- Ладно, проехали… - произносит она. – Но больше так не делай.

- Извини меня, пожалуйста…

- Вообще ни с кем, слышишь? Это очень… обижает…

Чувствую себя мерзко. И уши горят от стыда.

- Тебе здесь нравится?

Сашенька спасает остатки моей совести и гордости, переводя разговор на другую тему.

- Ты знаешь, да, - говорю я. – Обычно подобного рода элитные места выглядят по-другому… А здесь все так легко и атмосферно…

Она кивает, улыбаясь.

- Я рада… Мне пришлось… пофантазировать, чтобы придумать, чем тебя удивить.

- У тебя получилось, спасибо…

Неожиданно вспоминаю еще кое-что, что явилось для меня сегодня сюрпризом.

- Аната ва нихонго о ханасемасу ка? (Ты говоришь по-японски? Яп.) – произношу я, тщательно подбирая слова.

Сашка смеется, пряча лицо в ладонях и хитро глядя на меня поверх.

- Джяк каан… Немного, - говорит она. – Уже позабывала все…

Горсть маленьких пазликов высыпается мне в руку. И я в замешательстве, не зная, что с ними делать.

- В детстве с родителями жила в Японии, шесть лет почти, - объясняет Сашка. – Так что…

- Значит моя история про самурая… и девочку-гейшу… – разочарованно тяну я.

- Ну что ты! Это было так романтично! И ты рассказывал так красиво… Мне правда понравилось.

Сколько еще потаенных закоулков личности мне предстоит обнаружить в этой милой, такой очаровательной, и такой несчастной девчонке?

- Кстати, - хлопаю себя по лбу, - я идиот…

- Как ты догадался? – глумливо интересуется Сашка.

- Да ладно тебе… - я быстро тыкаю пальцем в телефон, - Мама просто просила тебя ей позвонить завтра… Точнее, уже сегодня. Думаю, что новости будут хорошие. Лови.

Я отсылаю ей карточку Нинель. Сашка не обращает внимания на засветившийся экран телефона и с безрадостной тоской смотрит в сторону.

- Не хочу умирать, - тихо говорит она. – Страшно…

- Ну что ты… Не смей вообще об этом думать…

Она словно не слышит меня.

- Страшно не столько умереть, расстаться с жизнью… Я знаю, что для меня это произойдет быстро и я… почти ничего не почувствую… Страшно, что я увижу… там… И… смогу ли я… оттуда, хоть иногда… смотреть сюда… на тебя…

- Сашенька…

- Что, мой хороший?

- Можно… к тебе…

- Иди ко мне…

Мы обнимаемся, и наши поцелуи скользят по нашим лицам, рукам и телам. А потом я на руках переношу ее снова на диванчик и долго-долго ласкаю так, как она того хочет, как хочет ее слабеющее тело и как жаждет ее рвущаяся наружу душа. И лишь мерцание звезд и тихий плеск озерной воды могут видеть и слышать наше наслаждение и наши слезы.

Уезжаем обратно в Москву уже под утро.