Минус четыре по Цельсию (СИ)

- Ну, и это тоже, - с готовностью соглашаюсь я.

- Сереж…

- А?

Анина мама слегка краснеет, окинув меня взглядом. Я догадываюсь, что она хочет сказать, и о чем думает. Все как всегда – ничего нового. Поначалу меня это забавляло, потом льстило, с некоторых пор начало бесить.

- Нет, - категорично качаю головой я.

- Э-э-э…

- Я не гей. И не гермафродит. И не переодетая женщина.

- Но ты такой… Такой…

- Хорошенький! – покатывается от хохота Анька, вгоняя свою маму в краску еще сильнее.

Я щиплю ее под столом за ляжку и строю гримасу покорности.

- Нинель Вахтанговна с командой задумали для меня какой-то невероятный показательный номер, - говорю я, изящно пожимая плечами и проводя рукой по волосам, - вот и делают из меня куклу…

- Вахавна его обожает, просто глаз не сводит, - продолжает глумиться Анька, - и ревнует к каждой табуретке.

Эту версию я слышу уже не в первый раз, и, увы, она мне нравится гораздо больше чем правда.

- Почему Вахавна? Это прозвище какое-то? Почему вы так ее все время называете?..

Теперь уже смешно мне.

- На самом деле все просто, - объясняю я, - это ее настоящее отчество. По паспорту. Отца звали Ваха Гогивич Тамкладишвили. Ну а она, стало быть, Вахавна. «Вахтанговну» себе для благозвучия придумала. Все это знают, всем смешно. Но при ней никто виду не подает, а то себе дороже встанет.

Анька согласно кивает.

Анина мама, смеясь, стреляет в меня глазами и отводит взгляд… Этого еще не хватало… Закругляемся…

Меня укладывают в одной из комнат их шикарной квартиры, застелив свежим бельем огромный диван и снабдив пуховым одеялом и подушкой. Пожелав всем спокойной ночи, я с наслаждением вытягиваюсь в тепле и уюте, о котором уже и не мечтал. Было тихо и хорошо. А спустя где-то полчаса, я, наконец-то, слышу едва уловимый звук, которого давно ждал.

С тихим шорохом приоткрывается дверь, затем слышен щелчок замка, легкие шаги босых ног и ко мне под одеяло ныряет разгоряченное стройное девичье тело.

- Я уж думал, что ты не придешь, - шепчу я, притягивая ее к себе и зарываясь лицом в пушистую гриву волос.

- Тише, дурак, весь дом перебудишь, - шипит Анька, обнимая меня и подставляя для поцелуев свои плечи и грудь.

Я провожу языком по ее шее, облизываю крепенький, возбужденный сосок, глажу рукой плоский, упругий живот и сжимаю ладонью между ног. Анька сдавленно стонет.

- Думала… вообще… к тебе… не приходить, - задыхаясь шепчет она, - совсем… на меня… внимания… не обращаешь… О-ох-х…Только на Таньку свою… и смотришь…

Она впивается зубами мне в грудь, одновременно вцепившись ногтями в мою спину. Я охаю от боли.

- Думаешь… я не знаю… чем вы там… сегодня… в зале… занимались, - продолжает яростно шептать она, прижимаясь ко мне всем своим прекрасным телом.

- Хочешь, и мы займемся тем же самым прямо сейчас, - бормочу я, и не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и притягиваю ее за бедра к своему лицу.

- О-ой, мамочки…

Анька выгибается дугой, как от удара током. Несколько секунд она прижимает ладонями мою голову к своему сладкому месту, двигаясь в такт с моими губами. Вдруг она резко садится на постели и мягко тянет меня вверх к себе.

- Я… так… больше… не хочу, - шепчет она, переводя дыхание. – Давай… как взрослые…

В неверном свете вывалившейся из-за туч Луны ее глаза сияют как два голубых озера.

- Не боишься?.. - Я беру ее ладонь в свою и кладу туда, где у меня все давно уже пылает и дымится.

- Нет… Сегодня еще можно… Давай…

Я обнимаю ее за плечи и, аккуратно положив на спину, со всей нежностью на которую способен развожу в стороны ее восхитительные ноги.

Анька стонет от наслаждения, и в тот же миг я, решительно вонзаюсь в ее манящее лоно.

 

Ставим с Артуром связки. Уже третий день. Процесс скучный, нудный и неинтересный. Как сам Артур. Одним словом – Клей. Унылая тягомотина.

- Здесь делаешь вправо, руку поднимаешь, ногу вытягиваешь, - бубнит Клей, выписывая кренделя на льду.

С трудом подавляя зевоту повторяю в точности за ним – подсечка вправо – руку вверх – мах ногой… И дальше заход на прыжок.

Рядом дядя Ваня учит мелкую шпингалетину прыгать. Дитю лет пять, создание худющее и страшненькое. Но упертое. Третий час висит на «удочке», гоняя за собой Муракова - разучивает двойной сальхоф. Когда-то и я точно также…

В противоположном конце льда происходит самое интересное - Нинель утюжит девчонок.

- Спину держи! Не заваливайся! Что ты как тряпка висишь!?

Вокруг нее стайкой кружат шестеро девочек. Четверо совсем маленьких. И две старшие - Анька и Танька.

- Раз-два-три, и-и пошла! Резче! Разворачивай задницу! Ну!.. Аня!

Краем глаза вижу, как Анька, на скорости вскочив в тройной лутц, не успевает достаточно наклониться внутрь дуги при толчке и, соответственно, неправильно, с недокрутом, приземляется, цепляет зубцом и с хрустом шлепается на лед. Внутри у меня все невольно сжимается.

- Встала, встала, не рассиживайся, как баба на самоваре!

Нинель выписывает вокруг нее беговыми, поднимая тучу ледяной пыли.

Глотая слезы и кривясь от боли, Анька поднимается и становится в круг.

Очередь Таньки. Пока она раскатывается и разгоняется, Нинель успевает раздать на орехи мелюзге.