Минус четыре по Цельсию (СИ)

«Если болты выламываются из подошвы ботинка, то это скорее вопрос к производителю коньков, чем к спортсмену. Мы пользуемся очень качественным снаряжением, рассчитанным на серьезные нагрузки, и такие вещи происходить не должны в принципе. А упрекать Ланского в непрофессионализме – это бред и глупость. Вы вообще видели, как он приземляет четверные? Алексей Жигудин в интервью Александру Гордону».

 

«Ланского мы еще увидим и на национальных стартах, и на международных турнирах. Я лично приложу все усилия, чтобы наша сборная не потеряла такого талантливого парня, особенно в грядущем олимпийском сезоне. Ну а Сереже – восстанавливаться, входить в форму и работать, работать и работать. Афанасий Федин в интервью «Спортэкспресс»

 

«Заботимся, выхаживаем. Следим за тем, как он выздоравливает. Специально разработали для него режим тренировок, отвечающий его нынешнему состоянию и возможностям. Не волнуйтесь. Никуда Ланской со льда не денется. Не отпустим. Артур Клейнхельман в интервью «Зеркалу недели».

 

«Без комментариев. Нинель Тамкладишвили на вопрос корреспондента «Вестей».

 

Первые две недели моим единственным развлечением были телевизор и интернет. И то не часто – очень быстро начинало тошнить, то ли вследствие полученного сотрясения, то ли от всего увиденного и прочитанного. В голове звенело и гудело. Нечеловечески болели сломанное ребро, вывихнутое плечо, ушибленное бедро и порванный голеностоп. Правую сторону тела я периодически не ощущал вообще, когда меня обкалывали обезболивающим, но в основном это была одна непрерывная, тягучая, обжигающая, одновременно и тупая, и острая боль. Ну да хрен бы с ней – поболит да перестанет. Печальнее всего выглядела необходимость ходить в туалет и всячески себя обслуживать. Больно. Очень. А еще тошно и противно…

После прилета из Франции, сразу из аэропорта, меня забрали в Склиф. Одуревшего от обезболивающих уколов, плохо соображающего и с трудом передвигающегося, меня методично разобрали по винтикам, тщательно просветили рентгеном, ощупали, обстукали, собрали наново, скрутили бинтами и определили на неделю лечения в стационаре. Что там было – помню плохо. Со мной постоянно кто-то возился, мне что-то разминали, чем-то кололи, туда-сюда крутили и растягивали. Я же пребывал в какой-то перманентной сонной апатии, вызванной, скорее всего, таблетками и общим шоком от всего произошедшего.

Потом меня перевезли домой, к Нинель. Но при этом мало что изменилось. Моя комната теперь напоминала больничную палату, везде пахло лекарствами, возле меня постоянно терлись какие-то личности в белых халатах… Но зато в голове началось постепенное просветление. А с ним полезли и разнообразные мысли, одна отвратительнее другой, которые то в разнобой, то хором, мерзкими голосами пищали, визжали и орали в моем сознании «Ты просрал чемпионат! Ты просрал сборную! ТЫ ПРОСРАЛ ОЛИМПИАДУ!»

Нинель со мной почти не общалась. Нет, вру. Общалась. Но вела себя абсолютно как любящая мамочка. Приносила мне чай, помогала ходить в ванную, развлекала разговорами о кино, музыке и политике… О работе говорилось скупо и нехотя.

- Все нормально. Все живы. Тебя ждут…

- А как там?..

- Не напрягайся, тебе вредно…

Где-то дня через три после моего возвращения домой, вечером, к нам приехал Артур.

Я как раз переполз со второго этажа в гостиную, к телевизору, и восседал, обложившись подушками, на мягком диване, заняв его практически весь. Нинель, как всегда, была где-то в доме, но выходить не спешила.

- О, уже сам ходишь, молодец, - радостно хвалит меня Артур, усаживаясь в кресло.

- Артур Маркович, - с места в карьер беру я, - можно мне приехать в «Зеркальный», хоть у бортика постоять?..

Клей весело смеется, откинувшись на кожаную спинку.

- Хвалю за рвение, Сереж, - говорит он, кивая, - но давай будем спешить медленно.

- У меня уже все прошло, - нагло вру ему в глаза.

- Послушай, - он внезапно серьезнеет и перебивает меня, повышая голос. – Я верю, что тебе все здесь осточертело, что ты скучаешь, и тебе хочется на лед.

- Очень хочется, - поддакиваю я.

- Но пойми… - он складывает ладони перед лицом. - Вот ты не задумывался, почему за все время тебе никто из наших ребят не позвонил, почему никто не приехал в больницу или сюда? Нет?..

- Э-э-э… Ну наверное…

- Спортсмен не должен видеть, что может с ним произойти, получи он травму или покалечившись, - жестко произносит он. – Это аксиома. Пожалев коллегу, воочию прочувствовав его страдания, человек невольно, сам начинает примерять ситуацию на себя. Ты неглупый парень, должен понимать, что будет, если хоть кто-то в сборной хотя бы один раз на мгновение испугается перед прыжком.

- Но ведь каждый из нас постоянно бьется, падает, калечится, - пожимаю плечами я.

- Это другое, - он качает головой. – Получить травму самому, вылечиться, сделать выводы на собственном опыте и не допускать ошибок в дальнейшем – это, то что называется, позитивный опыт. Но увидеть все это в зеркале… А ты сейчас будешь для них всех зеркалом. Кривым, разбитым… Извини, но нам накануне олимпийского сезона это не нужно.