Минувшее

— Что же, брат, провинился ты сильно. Переночуй у меня, а завтра соберемся. Мы уже договорились. Завтра поговорим о разделе имущества.

На другой день пришли к соглашению: Рахман получит одну из двух комнат, выход прорубит прямо на улицу, чтобы не проходить по двору. Дверь, соединяющую обе комнаты, заложат кирпичом наглухо.

Рахман был растерян и оглушен. Он сидел притихший, с недоумением глядя на жену. Казалось, только теперь оценил он ум и великодушие своей бывшей жены. Она одна предложила выделить ему комнату. Другие, особенно врач, настаивали выселить его совсем. А когда подняли вопрос об алиментах, Нарджан гордо отказалась:

— Он никогда не думал о детях. Я сама воспитаю своих девочек, по-новому. Хочу, чтобы они не зависели от своих мужей, да и ни от кого, надеялись лишь на самих себя.

— Двери я заложу, — сказал подавленный Рахман, — но разреши мне оставить маленькое окошко, чтобы иногда поглядеть на дочек, поговорить с ними. Все-таки я отец им, — тихо добавил он, теряя былой апломб и самоуверенность. Он выглядел жалким, растерянным человеком. Благородная женщина согласилась при условии, что он не будет вмешиваться в воспитание девочек. Он на все был согласен.

Неожиданно грянула война — вероломный враг напал на Советскую страну. Все силы и средства были брошены на укрепление фронта. В маленьком районном центре не было ни фабрик, ни заводов, работать было негде. Единственно, что могло выручить — шитье тюбетеек, но и это дело осложнилось. Появился в городе ретивый работник Наркомфина, человек недобросовестный. Он упорно преследовал мелких кустарей-одиночек, а с крупными спекулянтами входил в сделки и наживался, строя свое благополучие на беде людей.

К этому времени Рахман женился и у него родился долгожданный сын. Казалось, это событие образумило человека. Он перестал пить, поступил на работу сторожем в торговую организацию. Но если раньше тайком от матери он изредка баловал девочек подарками, то теперь все отдавал новой семье. Работу Нарджан — шитье тюбетеек — пришлось обставлять предосторожностями. Когда она днем сидела за работой, калитку запирали на цепочку, так, чтобы малыши могли протиснуться во двор. На цепочку же вешался замок — знак того, что дома никого нет.

Часто, просыпаясь ночью, Раима видела мать, согнувшуюся у светильника над работой. Она видела торопливые взмахи руки с иглой, слышала сонное бормотание. Девочка напрягала слух, чтобы разобрать слова, и слышала одно и то же.

— О боже! Дай людям счастье! Заболевшим дай здоровья! У кого нет детей, дай им счастье материнства. У кого плохое поведение, верни их на путь праведный. Кто несчастлив, дай им счастья. Наряду с ними не обойди и меня. Дай моим детям здоровья и немного счастья… Сбереги путника в дороге…

Все тише и тише становится бормотание. Рука с иглой застывает в воздухе и резко падает, но через минуту мать вздрагивает, и снова рука делает два-три стежка. Но вот опять застывает рука, опускается, голова матери склоняется на грудь, и, качнувшись, мать медленно падает на кошму. Сон одолел труженицу. Но через несколько мгновений мать быстро поднимается, кидает встревоженный взгляд на детей. Так и есть, Раима широко открытыми глазами смотрит на нее. Нарджан смущенно улыбается, а рука вновь энергичными взмахами дошивает узор.

— Мамочка, ложись спать, дорогая, — жалобно молит дочка. Покоренная детской заботой, мать спешит сделать последние стежки. Все равно не уснет ребенок, и покорно ложится, чтобы с зарей закончить недоделанное.

В то время, как у дочерей бывали голодные дни, когда до прихода матери у них была одна лепешка на троих, у отца шел пир горой. Мать учила детей не завидовать, быть гордыми и ничего не просить. Но в душе Раимы в такие дни вспыхивало пламя протеста. Она не просила, а требовала.

Громко постучит в закрытое оконце, сделанное по просьбе отца, и кричит громко:

— Эй, бай! О детях забыл? Голодные сидят. Давай шурпу, плов!

Отец подходил, открывал дверцу, протягивая пищу, смеясь, говорил:

— Слушаюсь, токсоба[3] Раим-бек! Вот вам, кушайте на здоровье.

Еще до развода, однажды, возясь с детьми, Рахман назвал Раиму курбаши. Девочка не на шутку обиделась:

— Разве я басмач?

— Нет. Но всеми командуешь…

— Так значит, я командир, а не курбаши.

— Ладно! Будешь полковником Раим-беком! Согласна? Так, что ли?

Раима не стала возражать. С того времени отец иначе не называл ее.

Но, требуя у отца пищу для детей, Раима старалась оставить и для матери вкусный кусок. Зная по опыту, что мать гордо откажется от отцовской подачки, девочка договорилась с буви, что это она угощает детей. Жить стало труднее, продуктов становилось меньше. У Рахмана каждый год рождались сыновья: пирушки прекратились. Туго пришлось Нарджан. Правда, тюбетейки хорошо шли, но надо было много их нашить, чтобы купить вздорожавших продуктов на неделю.