Мёртвая зыбь

Сызрани, ходила на балы в благородное собрание, ездила в гости к полицеймейстерше и городскому голове…» Он вздыхает, свернув двухдолларовую бумажку, кладёт в сумочку даме. Она игриво усмехается и, наклонившись, шепчет:

– А у нас тут одна ваша знакомая.

– Это какая же? – с некоторым беспокойством спрашивает Якушев.

– Сюрприз. Она сейчас занята с мистером Блумом, с клиентом.

– Жаль. Я спешу… – И он просит счёт, но кто-то сзади закрывает ему ладошками глаза. Ладошки пахнут духами

«Кельк флёр». Это немного успокаивает. Якушев осторожно высвобождается и видит дамочку в кокошнике и сарафане. Лицо знакомое, особенно белокурые кудряшки и круглые кукольные глаза.

– Милочка Юрьева!

– Узнал! А ведь только раз виделись! Я говорю:

«Нэличка, это мой петербургский знакомый…» Вы ведь моряк?

– Не совсем.

– Нет? У меня чудная память на лица, а вот фамилии…

– Не трудитесь, Милочка… Помните розовое шампанское, месье Массино?

– Ах, не вспоминайте! Негодяй! Какой негодяй!

– Разочаровались?

– Никогда не была очарована. Я ведь из-за него пострадала. Сначала на Гороховой три месяца, потом в Бутырках. Не я одна! В камере чуть ли не каждая пятая – жена

Массино. И все по одному делу. Дуры мы были… В Бутырках следователь, довольно симпатичный, на последнем допросе говорит: «Мы вас выпустим, только в будущем осторожнее знакомьтесь, а то вас, жён Массино, не пересчитаешь». Я говорю: «Я не жена, а невеста». Он смеётся:

«Кто вас разберёт… Нате пропуск – и за ворота». На Петровке встречаю Сему Товбина, собирает труппу для театра миниатюр в Одессу. «Там французы или нет?» – спрашиваю. «Нет, так будут», – отвечает. И вот мы едем. Целая история… Добрались до Одессы. Там французы, и добровольцы, и греки, а на мне сиреневое платьице, кой-какие серёжки, колечки…

– А Массино тут при чем?

– Подождите. Сема, конечно, сбежал, а мы на мели. Еле устроилась к Бискеру, был такой. И вот, смотрю однажды сквозь дырочку в занавесе и вижу в ложе… Массино! В

визитке, одет с иголочки, на мизинце бриллиант в пять или десять каратов. Снимаю хитон, переодеваюсь, бегу в зал.

Он выходит из ложи, еле догнала, стала в проходе и говорю: «Здравствуйте, месье Массино!» – «Здравствуй, говорит, деточка! Как живёшь?» – «Что я, ты-то как живёшь, пупсик?» – «Я всегда хорошо», – отвечает. Меня злость разбирает: «Ты – хорошо, а я, несчастная, из-за тебя тюремную похлёбку хлебала на Гороховой и в Бутырках». А

он, негодяй, усмехается. «Что ж, говорит, не всё же ананасы и шампанское. Бывает. Я спешу, миленькая…

Во-первых, я не месье Массино, а во-вторых, это тебе».

Лезет в карман и суёт мне какие-то скомканные николаевские пятёрки и деникинские «колокольчики». Тут я взбеленилась и во весь голос кричу: «Мерзавец! Это ты мне за все, что я вытерпела из-за тебя?!» Кругом люди, толпа…

Он побелел от злости, схватил за руку и шепчет мне прямо на ухо: «Милочка, завтра все уладим! Пятьсот фунтов стерлингов и виза в Париж». Я опешила и поверила, дура…

– И что же?

– Подождите… Только он отошёл, бежит ко мне Бискер, ну этот импрессарио, и говорит: «Ты с ума сошла! Ты знаешь, кто это? Это самого Черчилля уполномоченный».

А я нахально отвечаю: «Тем лучше. Значит, все будет, как он сказал». Я вас не утомила?

– Нет.

– Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был,

Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь.

Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: «Одевайся, красная!. » И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто – и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово – мат и хлыстиком… Да так больно.

Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают.

Офицер, кажется ротмистр, говорит: «Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дёшево не отделаетесь». Какой негодяй!

– Негодяй, – согласился Якушев. – А все-таки здесь вы каким образом?

– Как все.

– Ну, не совсем «как все». Вероятно, по-разному.

– Из Одессы, слава богу, один механик с парохода

«Дюмон д'Юрвиль» устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в «Максиме», он ведь и в

Москве держал «Максим». Потом один знакомый, пан

Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с

Пашей Троицким и Шурой Вертинским… Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда?

– Проездом… В общем, из Берлина.

Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы:

– Мистер Блум обижается.

Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась.

– Скучный он, мистер Блум… – И помахала ручкой

Якушеву: – Un de ces jours26!

– Вы изволили прибыть из Берлина? – осведомился метрдотель. – Как там, в Берлине? Ничего?

– Средне, – ответил Якушев и встал.