Мёртвое озеро

И я вижу, что он верит в это… в то, что он и я принадлежим к одной разновидности «неместных» для здешнего населения.

Это, конечно, не так. Но мысль об этом немного греет.

Оставляю его наедине с его пирогом и возвращаюсь к своему – с шоколадными меренгами. И как раз вовремя, потому что Ланни и Коннор уже доели свои порции и начали подрезать с краев мою, надеясь, что я ничего не замечу.

– Не трогайте пирог, – строго говорю я им. В ответ они синхронно смотрят на меня и закатывают глаза. Ланни облизывает свою вилочку. – Это грабеж.

В былые дни я использовала бы выражение «тяжкое преступление». И теперь гадаю, замечают ли они, что теперь я говорю иначе.

Я съедаю свой пирог, и мы возвращаемся в Стиллхауз-Лейк.

Ближе к вечеру я предпринимаю короткую прогулку вверх по холму, до аккуратного деревенского домика, где живет Сэм Кейд. Стучу в дверь. Три часа дня – здесь, возле озера, это считается вполне уместным временем для визитов, и я, конечно же, застаю его дома.

Сэм, похоже, удивляется, увидев меня, но вежливо скрывает это. Он небрит, и золотистая щетина на его подбородке поблескивает на свету. Кейд одет в легкую джинсовую рубашку, старые джинсы и высокие ботинки. Он жестом приглашает меня войти и направляется в кухню, отгороженную от основной части дома только стойкой. И говорит оттуда:

– Извините; закроете дверь сами, ладно? Мне нужно перевернуть блинчики.

– Блинчики? – переспрашиваю я. – Серьезно? В такое время?

– Для блинчиков никогда не бывает слишком рано или слишком поздно. Если вы в это не верите, можете уходить, потому что мы никогда не подружимся.

Это сказано забавно-серьезным тоном, и я обнаруживаю, что смеюсь, закрывая за собой дверь. Смех обрывается, когда я осознаю́, что вошла в дом вместе с мужчиной, которого едва знаю, дверь закрыта, и теперь может случиться что угодно. Вообще всё.

Быстро оглядываюсь по сторонам. Дом действительно маленький, и обстановка довольно скудная: диван, кресло, ноутбук на маленьком деревянном столике, приткнувшемся в углу. Крышка ноутбука откинута, и на экране мерцает заставка – колышущееся северное сияние. Насколько я вижу, телевизора у Сэма нет, зато есть отличный стереопроигрыватель и впечатляющая коллекция виниловых пластинок, с которой, должно быть, адски трудно переезжать. Полки вдоль одной из стен сплошь заставлены книгами. Совсем иной стиль жизни, нежели тот, который выработала я – когда нет ничего любимого или необходимого. У меня возникает ощущение, что у него действительно есть… жизнь. Укромная, самодостаточная, но подлинная и живая.

Блинчики пахнут вкусно. Я прохожу вслед за Сэмом в кухонный уголок и смотрю, как он отделяет блинчик от сковороды и переворачивает, подкинув в воздух, с ловкостью повара в телевизионном шоу. Такая ловкость дается годами тренировок. Это впечатляет. Кейд снова ставит сковороду на газовую конфорку и улыбается мне обезоруживающей улыбкой.

– Вы любите черничные блинчики? – спрашивает он.

– Конечно, – отвечаю я, потому что действительно их люблю, а вовсе не из-за его улыбки. К улыбкам у меня иммунитет. – Ваше предложение о помощи в ремонте дома – оно все еще в силе?

– Несомненно. Я люблю работать руками, а крыша нуждается в починке. Можем поторговаться за цену.

– Если вы хотите включить в торг черничные блинчики, то ничего не выйдет. Я недавно съела пирог.

– Но я попробую. – Он смотрит на блинчик, лежащий на сковороде, и снимает его именно тогда, когда тот идеально прожарен. Затем кладет его поверх трех уже готовых и протягивает тарелку мне.

– Нет-нет, вы же сделали их для себя!

– И сделаю еще. Давайте ешьте. Они остынут к тому времени, как будет готова следующая порция.

Я мажу блинчики маслом, и поливаю сиропом, стоящим на столе, и с разрешения хозяина дома наливаю себе кофе из кофейника, стоящего на подогреве. Кофе крепкий, и я добавляю в него немного сахара.

Я уже наполовину съедаю свою порцию блинчиков – и, черт побери, они теплые, пышные и вкусные, с кисло-сладкими вкраплениями свежей черники, – когда Сэм усаживается на стул напротив меня и тоже наливает себе кофе.

– Как вам? – спрашивает он.

Я проглатываю откушенный кусок и отвечаю:

– Где вы так научились готовить? Блинчики потрясающие.

Он пожимает плечами.

– Меня научила мама. Я был старшим из детей, а она нуждалась в помощи. – Когда Кейд говорит это, на его лице появляется странное выражение, но он смотрит вниз, в тарелку с блинчиками, и я не могу разобрать: задумчивость это, тоска по родным или что-то совсем иное?

Потом оно исчезает, и он начинает поглощать блинчики с неподдельным аппетитом. Умеет работать руками, любит готовить, с виду честный… Я начинаю гадать, почему он живет здесь, у озера, совсем один. Но, в конце концов, не всем подходит жизненная схема «любовь-женитьба-дети». Я не жалею о том, что у меня есть дети. Жалею лишь о браке, который привел к их появлению на свет. И все же я лучше, чем многие, могу понять преимущества жизни в одиночестве.

И то, какой тяжелой она может показаться другим.