– Алина, – шепчу я. – Кто она? Что она сделает? И почему мои родители так странно себя ведут?
– И ещё – почему Герхард вернулся именно сейчас? – говорит Ида. – Где он был?
От всех этих вопросов голова у меня идёт кругом, и я отворачиваюсь. Мой взгляд останавливается на фотографии в рамке на письменном столе. Это портрет женщины с рыжими кудрявыми волосами. Она улыбается в объектив, глаза её сверкают.
– Кто это?
– Моя мама, – отвечает Ида. – Она умерла, когда мне было шесть.
– О-о-о, – говорю я и замолкаю.
– Это случилось давно, – произносит Ида, – я её не помню.
– Ужасно. Наверное, это ужасно. Я имею в виду – не помнить маму.
Я тут же жалею о сказанном. Каким же надо быть идиотом! Снова наступает тишина, на этот раз на несколько секунд. На глазах Иды наворачиваются слёзы, и она прячет лицо в руках, чтобы скрыть их.
– Сорри, – произносит она и выдавливает из себя смешок.
– Я не должен был так говорить.
– Всё в порядке, – Ида криво улыбается. – Это много для меня значит.
– Что им-менно?
– Что ты переехал сюда, – говорит она. – Я поняла это, ещё когда увидела тебя у магазина. Это было в твоём пустом взгляде. Ты такой же, как я. Мы… мы как благородные газы – ни с кем не вступаем в реакцию. – Она прикусывает губу, а потом продолжает: – Я всю жизнь думала, что лучшее во мне – это козырь, который я прячу в рукаве, карта, которую никто не видел. И что однажды я вытащу эту карту и кому-нибудь покажу. Мне кажется, именно это происходит сейчас: я показываю тебе карту, которую прятала в рукаве всю жизнь.
У меня появляется желание рассказать ей, как она перевернула мою жизнь с ног на голову.
– Я просто хочу, чтобы всё это закончилось, – говорю я. – Хочу жить нормальной жизнью.
– Я помогу тебе, – кивает она, поднимается и подходит к окну.
Она стоит и смотрит на лес. А потом делает то, от чего сердце у меня начинает нестись вскачь. Она берёт мою руку и стискивает её. Меня будто бьёт электрическим током. Я сглатываю и смотрю на наши руки. Они лежат, переплетённые, на письменном столе, и я замечаю кое-что на её руке – маленькую деталь: она в веснушках. Они очень мелкие, и я бы их не разглядел, если бы не резкий свет настольной лампы. Мне в голову приходит мысль: кто ещё обращал внимание на то, что у неё на руках веснушки? Только я?
– Ида, спасибо за…
Меня прерывает неожиданный звук. Что-то падает на пол в коридоре. Кажется, опрокинулся десятилитровый бак с водой. Ида поворачивается к двери. Её глаза округляются, на лице испуг.
– Я что, не заперла дверь?! – спрашивает она.
– Я н-н-н-не знаю. – Мои суставы сводит судорогой.
Вдруг раздаётся ещё один звук – жалобный стон взрослого мужчины:
– Оооох-оооох-оооох!
– Чёрт, – говорит Ида.
Из коридора доносится ещё один жалобный стон, на этот раз более протяжный.
– О-о-о-о-о-о-о-о-ох-о-о-о-о-о-о-о-ох!
Похоже на взрослого мужчину, который внезапно испытал острый приступ жалости к себе.
– К-кто это? – шепчу я.
Ида не отвечает, она осторожно открывает дверь.
– Ида, п-пожалуйста, подожди, – говорю я, но она уже вышла из комнаты.
Я поднимаюсь и неохотно выхожу за ней в коридор.
На полу лежит большой лысый мужик в кожаной куртке. Стоит страшная вонь. Он облевал весь пол и коврик, и даже мои скейтеры. Я зажимаю рукой нос. Явно различим запах спирта. На первый взгляд кажется, что мужик потерял сознание. Но вот его рот расплывается в улыбке.
– Ида, – гнусавым голосом говорит он.
Я никогда не видел у Иды такого ледяного взгляда. Не говоря ни слова, она опускается на корточки рядом с ним и хватается за бутылку водки, которую он держит в руке. Он стонет и пытается удержать её.
– Отдай, – говорит Ида сквозь зубы.
Ей удаётся вырвать бутылку из его рук, и она швыряет её в коридор. А потом берёт его под мышки.
– Здесь нельзя лежать, – говорит Ида и пытается поднять этого здоровенного мужика, но ей не сдвинуть его с места.
Я нагибаюсь, чтобы помочь, и вдвоём мы слегка приподнимаем его, но он снова падает на пол. Со второй попытки нам всё-таки удаётся его поднять. Он опирается на нас и что-то бормочет. Запах от него отвратительный – смесь спирта, перегара и блевотины. Наконец мы укладываем его на диван, где он сразу же отключается и лежит с открытым ртом, из которого текут слюни.
– Кто это? – спрашиваю я. – Это т-т-твой п-папа?
– Думаю, тебе пора домой, Хенрик, – равнодушно говорит она.
– Но…
– Иди домой, Хенрик.
Больше ничего говорить не надо. Я разворачиваюсь, иду к выходу, бросаю прощальный взгляд на гостиную, а потом нахожу свою обувь, перешагиваю через рвоту на коврике и закрываю за собой дверь.
Глава 26
Я решаю не идти через лес и возвращаюсь домой по главной дороге. Когда я отхожу настолько далеко от Идиного дома, что меня оттуда не видно, я сажусь на обочину дороги и, нарвав травы, стираю с кроссовок остатки блевотины. Я ругаюсь и чувствую, что меня самого вот-вот вырвет. В этот момент раздаётся писк телефона – мне пришло сообщение.