Мир

— Вот сколько нас много; как же нам прокормить столько ртов? — причитал он.

Анна была слаба и нездорова; тяжесть в груди, головные боли мучили её; пришлось ей звать цыганку Гунхильд, чтобы поухаживала за больной; Энок тяжело это переживал.

— Это я разрушил тебя, — сказал он. — Я убил свою жену; я отдал своего сына во власть лукавого; так что нечего удивляться, если Господь повернётся ко мне спиной!

Хрестоматия Йенсена появилась в школах, хотя Энок проголосовал против; и здесь Бог не принял его жертвы. Ему казалось, с его мнением всё меньше стали считаться и в сельской управе. А его большое дело, о котором он мечтал — помощь цыганам, — всё чаще оборачивалась для Энока насмешками и позором. Томас использовал свой дом лишь как зимнее жилище; летом же они шатались повсюду, как и раньше; а если были дома, там воцарялось сущее непотребство: попойки, драки, непристойные сцены. Страшно подумать, что благодаря кому-то вся эта мерзость появилась здесь, в деревне. Как будто проклятие лежало на всём, чем бы Энок ни занимался.

С усадьбой год от года дела шли всё хуже. Энок не мог следить за всем, как прежде, и Бог не был ему в помощь. Анна болела, так что она тоже не могла присматривать за домом. Божье наказание, Божье наказание; так и по миру недолго пойти; вот пройдёт ещё несколько лет…

Порой он рассуждал так, что Анне хотелось просто-напросто его отругать. Иногда это даже помогало.

…Так проходили годы; то лучше, то хуже, то вверх, то вниз. Словно протяжное и тяжёлое колыхание волн на море.

Когда у Энока дела шли хорошо, он был в духе; он расчистил целину; построил новый хлев; купил усадьбу Расмуса Скаре с целью устроить там летнее пастбище; придумывал то одно, то другое, и хватался за всё; «Господу угодны работящие и прилежные дети»; «трудом праведным мы присмирим лукавого». Иногда на него находило, и он покупал всё, что попадалось на глаза. Вместо жирового светильника в доме появилась парафиновая лампа; из города Энок привёз новую печь, с тремя отделениями, с заслонкой, и с топкой внутри; он даже купил себе повозку, и сменил лошадей и коров; он словно не мог успокоиться; вечно над чем-то хлопотал.

В округе было немало торгов; банковские служащие являлись и отнимали у людей усадьбы; ленсман давал деньги под залог и брал проценты; некоторые сами продали свои дома и уехали в Америку; Энок успевал повсюду. И тащил домой всяческое барахло и хлам, иногда совсем негодное: «Купил почто задаром». Хуже всего было по весне, когда разорился мельник из Мюре. Тогда Энок два дня пропадал на аукционах, а потом явился домой с полной телегой барахла: маслобойка, сеялка, косилка, всякие приспособления «для рационального ведения хозяйства»… Анна, растерявшись, спросила: «Нет, что ты хочешь со всем этим делать, Энок?» Тот постоял немного, глядя на всю эту кучу, а потом скривил рот и щёлкнул пальцами: «Всё это дрянь, всё, всё, всё!» Анна изо всех сил пыталась его успокоить.

Но когда настали трудные времена, Энок совсем сдался. Он был проклят, потерян и нёс околесицу про адские мучения и про кассу для бедняков. Чего он только не выдумывал, и всё было плохо; однажды он сожалел, что «бросил Гуннара в житейское море на съедение дьяволу»; на другой день он был уверен в том, что Бог хотел «спасти Гуннара от его отца»: «Он видел, что я разрушал его, как тело, так и душу; потому Он вынужден был забрать его от меня». Иногда выяснялось, что Гуннар оказался не промах: «Хитрый парень! Увидел, что со мной неладно, что Бог меня проклял; конечно, лучше держаться подальше, и нечего ему возвращаться в деревню!»

Слух, принесённый однажды цыганкой Гунхильд о том, что Гуннар согрешил с какой-то женщиной, надолго лишил Энока рассудка. «Проклятие на всём доме моём; Господь хочет истребить и уничтожить весь род… воздать за мои прегрешения потомкам в тысячном поколении»… Анне часто приходилось сдаваться и молчать.

Всё что угодно могло повергнуть Энока в глубокую печаль. Вот Серина конфирмовалась и превратилась в симпатичную девушку, стройную, лёгкую и подвижную; едва Энок заметил это, он тотчас же озаботился мыслью, как бы с ней чего не вышло. С того дня Серину почти не отпускали из дому. Однажды Эноку не понравилось, что она пошла в церковь.

Тёнес Туаланд, школьный учитель, взял привычку часто появляться в доме Хове; наконец, Энок заподозрил, что он ухаживает за Сериной. Как-то раз вечером он застал их за сеновалом, где они о чём-то тихо шептались; когда появился Энок, они покраснели, не зная, куда деваться, а Тёнес тотчас же пожелал спокойной ночи и ушёл. Резко и дико вырвалось у Энока: «Чего это ты бегаешь, гоняешься за этим сыном батрака? Чего он от тебя хочет? А? Чем вы занимались с ним на сеновале? А???» — он был так зол, что Серина испугалась и убежала в дом; Энок за ней, бормоча что-то под нос, опьянённый злостью; в кухне он набросился на Анну с теми же самыми жалобами. Анна рассердилась: