Мир госпожи Малиновской

Действительно, все словно бы начинало к такому сворачивать. Перед тем как Богна покинула фонд, чиновники собрались, чтобы с ней попрощаться. В большом зале произнесли теплые речи, а поскольку свадьба должна была пройти тихо, без гостей, то пожелания Богне высказывали именно сейчас. Она была по-настоящему тронута. Среди сотни с небольшим человек в зале не было никого, кто не жалел бы, что она уходит. Начальник Корф сказал правду в своем сердечном обращении: это странно, но после долгого сотрудничества приходится отметить, что между уходящей коллегой и всеми прочими не было ни малейшей нелюбви, ни мельчайшего недовольства. И насколько же счастливой она себя ощущала, понимая, что в этих словах нет и тени преувеличения. В подразделениях фонда она чувствовала себя как в семье, и вовсе не потому, что все знали о ее влиянии на гендиректора, – любили ее саму. Каждый раз, когда она могла кому-то помочь, за кого-то заступиться, кого-то утешить, Богна всегда делала это с радостью.

Но, несмотря ни на что, она не ожидала такого выражения их благожелательности: они вручили ей акт собственности на участок для застройки в Саской Кемпе^[11]. Наверняка это недешево обошлось, и многим из них придется несколько месяцев выплачивать кредит за эту память для нее!..

– Зачем такие расходы? – говорила она со слезами на глазах. – Дорогие и любимые…

Она прощалась со всеми по очереди и, не имея возможности обнимать мужчин, отыгрывалась на женщинах, при этом, естественно, ревела, как и все они.

Только одно болезненно затронуло ее: тут были все, кроме Боровича. Тот не пришел. На прощальной открытке, правда, стояла его подпись, но сам он показываться не пожелал.

– А где господин Борович? – мимоходом спросила она Ягоду.

– Кажется, он нездоров. Ушел сегодня с обеда, – ответил майор неуверенно, потом хмыкнул и добавил: – Просил, чтобы я извинился от его имени… хм…

Он не закончил, нахмурился и сделал неопределенное движение рукой. Но она знала, что он говорит неправду. В общем настрое она быстро позабыла об этом, тем более что в зал вошел гендиректор и вызвал ее к себе.

– Милый мой директор! – воскликнула она, когда они остались одни. – Посмотрите, что эти безумцы сделали! Место на Саской Кемпе!

Однако Шуберт не стал смотреть.

– Знаю-знаю, – гневно махнул он рукой и принялся, покачиваясь, расхаживать по кабинету.

– Но это же моя мечта!

– Что – ваша мечта? А? Сидеть на голой земле?… Захотелось, значит, соплячке выскочить замуж. Раз-два, за первого встречного. За бедняка босоногого!.. С чего вы вообще станете жить?… Конечно, ничего дурного об этом обормоте я не скажу. Может, негодник окажется приличным человеком. Но вы бросаете должность, а он зарабатывает мало. Я специально заглядывал в лист выплат.

– Да как-нибудь справимся, – смеялась Богна.

– И зачем люди вообще женятся! – вспыхнул Шуберт. – Всякий осел и курица вот просто должны сходиться вместе. В природе такого не встретишь, а значит…

– Простите, – прервала она. – Вы сами себе противоречите.

– Как это?

– Ну, насчет осла и курицы, – сказала она серьезно.

– Что?… Курица?… Какая курица?… – Он остановился напротив нее, растерянный.

Богна спокойно подошла к столу, выдвинула ящик и достала бумажный пакет.

– Ложечку сахара, господин директор. Интеллект, если его не насыщать углеводами, перестает работать.

Он нахмурился, но съел ложечку сахара, а потом, проглотив, заявил:

– С женщинами не поговоришь всерьез. Вы не задумывались, что я без вас стану делать?… Нет. А задумывались вы над социальными основами замужества?… Нет!.. Черт побери! Как же не верить в наследственность, когда вдова Ежерского ведет себя безумно! Это дело ясное. Он-то всего пару поступков совершил, достойных воспоминания, и оба – глупейшие на свете: сперва женился на вас, а потом умер. Если бы только достало ему ума сделать это в обратном порядке. Всегда не хватало ему шариков в голове, а кто не верит в теорию наследственности, тот пусть взглянет на вас.

– Но я не могла унаследовать от мужа эти полезнейшие предметы, – смеялась Богна.

– Какие предметы?

– Ну, шарики.