Мир госпожи Малиновской

Тогда она принялась хохотать, как безумная. С каким бы наслаждением он выкрутил бы ей руки до боли! Однако только сжал кулаки и сказал:

– Ну да. Я без чувств не могу…

Она закурила и склонила голову, пуская дым узкой длинной струей.

– Ах, чувства… чувства мы трогать не станем… Пусть у них будет достаточно времени, чтобы невзрачные бутончики превратились в прекрасные экзотические цветы, источающие ароматы счастья и нирваны.

Выразилась она довольно изящно, насколько он сумел оценить, однако время шло, встречи продолжались, а невзрачные бутоны чувств никак не хотели распускаться. Если б Лола хотя бы не окружала их отношения такой плотной тайной, словно стыдясь их! На приемах, где они встречались время от времени, в театре или даже на улице она едва-едва кивала ему.

А тем временем представилась чудесная возможность: Богна выехала в Ивановку, поскольку ее отец тяжело заболел. В тот же день Малиновский упрекал Лолу:

– Ты убила мою любовь к Богне. Разрушила мое счастье, но я о том не жалею: поверь, я безумно тебя люблю.

– Не поверю, – смеялась она.

– Даю слово чести! – ударил он себя в грудь.

– У тебя красивая грудь, – заметила она.

В определенные моменты она говорила ему «ты», но сразу же после них равнодушно переходила на «вы».

– Только слово скажи – и я порву с Богной! – просил он.

– Но зачем же?!

– Я люблю тебя, жить без тебя не могу. О, я несчастный!

Она снова перевела все в шутку, и, как и всякий раз, выходя от нее, он клялся себе, что больше не придет. А если и приходил, то лишь оттого, что имел искорку надежды.

«Она ко мне привыкнет, – думал он. – Потом на других даже смотреть не захочет. Мало есть мужчин, сложенных так прекрасно, таких красивых и одновременно что-то из себя представляющих».

Собственно, как-то так складывалось, что его положение начинало потихоньку упрочиваться. В строительный фонд прибыла министерская комиссия – проверяла, считала, исследовала. На третий день генеральный директор Шуберт пришел в ярость, наговорил всякого руководителю комиссии и сразу же поехал в министерство. Малиновский потирал руки. Он был убежден, что генеральный все свалит на Яскульского и Яскульский вылетит как пробка.

Когда через несколько дней он услышал правду, то не поверил собственным ушам: Шуберт подал в отставку, и отставка была принята.

Но никто из членов комиссии, никто в фонде и даже личный секретарь министра не могли дать Малиновскому объяснений, как дела пойдут дальше. Во вторник утром министр вызвал к себе Яскульского, а тот через час позвонил Малиновскому.

– Я у господина министра. Можете ли сейчас приехать, коллега?

– А что случилось? – испугался Малиновский.

– Господин министр желает, чтобы вы лично выразили согласие занять место директора фонда.

– Я?… Но я не понимаю! Почему?… Поистине, такая неожиданность…

Он ехал с беспокойством в сердце, не узнали ли Яскульский и Шуберт о его меморандуме.

«Впрочем, бог с ним, с Шубертом, – думал он. – Черт дедугана прибрал, и ничем он уже мне не помешает, но что с Яскульским?»

Ответа не пришлось ждать долго. В министерстве он узнал все. Министр не нарушил обещания, и о меморандуме никто не знал. Шуберту дали отставку, Яскульского же повысили до должности генерального. Место Яскульского отдали ему.

Он надеялся на это повышение, рассчитывал на него и все же теперь едва не плясал от радости. Какого же труда стоило ему скрыть свое восхищение и поблагодарить за повышение с надлежащим уважением!

– Я буду стараться, господин министр, соответствовать новому положению, – сказал он, низко склонив голову.

В тот день он послал Богне телеграмму с сообщением о своем повышении. Когда же вечерние газеты вышли с краткой заметкой о реорганизации строительного фонда, где упоминалась его фамилия, он испытал уже полное счастье. Попытался связаться с Лолой, чтобы похвастаться успехами в карьере, но ее снова не было на месте. Впрочем, он позвонил всем знакомым: Карасям, Паенцким, Пошицким. Начинал с того, что передавал приветы якобы от Богны, а потом словно бы нехотя добавлял, что затянувшаяся отлучка жены ему нынче не на руку, поскольку теперь у него масса работы в связи с повышением до главного директора строительного фонда. Правда, неглавных директоров больше не было – в соответствии с предложением Малиновского, убрали должность вице-директора, однако можно было эдак прибавить себе важности, никого не обидев.

Впрочем, работы и правда стало немало, и он этого не боялся. Он любил трудиться, особенно когда каждый шелест бумаги, каждый телефонный звонок, каждое слово на совещании напоминали ему о власти, о его значении, позиции. Домой он возвращался поздно, усталый и вдохновленный. Ему хотелось с кем-то поговорить о себе, а старая Ендрусь была раздражающе глупа, и потому он не ужинал дома, а ходил в ресторан.