Мир госпожи Малиновской

И все же было в рассуждениях Погорецкого нечто, что вдохновляло даже столь спокойного человека, как старый профессор, нечто, что приказывало Богне примерять его взгляды к своей жизни и задумываться над их смыслом. Она знала, что господин Валерий в молодые годы страстно отдавался естествознанию, что и по сей день в Погорецком имении есть огромная библиотека научных трудов и серьезная физико-химическая лаборатория, но знала она также и то, что вот уже несколько десятков лет, то есть со времен того слома в жизни у старика, все это остается запертым, а крыло дворца, в котором находятся библиотека и мастерские, стоит закрытым, с окнами, забитыми досками.

Некогда, будучи в Погорцах, она спросила его, что находится в том крыле.

– Мусор, – ответил он коротко.

И лишь об одной вещи он говорил с большим увлечением: о земле.

– Хозяин из Погорцов к земле жадный, как дьявол к людским душам, – судачили окрест.

И это была правда.

– Если так пойдет и дальше, – шутил Бжостовский, – а ты сам доживешь до мафусаиловых лет, то верю, что Погорцы разрастутся до размеров земного шара. Представляю, с какой меланхолией ты глядишь на луну!.. Пригодилась бы она, верно?

– А и пригодилась бы, – улыбался господин Валерий.

– Интересно, – серьезно спрашивала Богна, – ограничились бы вы нашей планетарной системой, или прочая часть галактики не давала бы вам уснуть?

– Пока что я думаю об Ивановке, – отвечал господин Погорецкий.

– О нет, – трясла головой Богна. – Ивановку мы вам не продадим. По крайней мере, я – свою долю. Хочу сохранить ваше отношение и уважение.

И правда, господин Погорецкий покупал землю у кого только мог, не единожды даже переплачивая, но презирал продающих и ненавидел их от всего сердца. Одной из главных его странностей была убежденность, что земля не может быть предметом торга. В торговле землей он видел источник любого кризиса и упадка обычаев, экономических катастроф, политических и моральных провалов.

– Торгуют совестью, убеждениями, честью и достоинством, правом и кровью. Нет в нынешнем мире вещей, которые нельзя купить. Продают любовь и душу, кровь на донорство – и землю. Но все это пройдет. Наступит время, когда кто-то первый отрезвеет, стукнет по столу и крикнет: «Хватит!»

– Вижу, вы оптимист, – отвечала Богна.

– Нет, – сразу же возражал господин Валерий. – Я не верю в то, что говорю.

– Хм, – невинно хмыкал профессор Бжостовский.

Господин Погорецкий морщился:

– Pia desideria^[21]. Впрочем, может когда-нибудь, не при моей жизни… Я опоздал родиться на пару сотен лет – или на пару сотен лет поторопился. Люди со своими характерами оказались разбросаны по эпохам случайным образом. Ну, до свиданья вам. Проводишь меня, малышка?

Он всегда ее так называл. Она стала взрослой, вышла замуж, овдовела, прошли уже два года ее второго замужества, она ждала ребенка, а старый помещик не изменил своего отношения к ней. Всегда воспринимал ее как свою маленькую подругу в белом платьице до колен и с большими бантами в волосах.

А ведь в ее жизни столь многое изменилось – и многое изменилось в ней самой. Она умела сопротивляться жизни. Сражалась за свой мир, за веру в его ценности, за хотя бы и маленькое, притворное счастье. Не капитулировала, не поддавалась горечи, и только снисходительность ее разрасталась до столь жутких размеров, что она боялась оглядываться, дабы не удостовериться, что эта снисходительность достигла масштабов отречения, охватывая уже зло и мерзости, страдания и обиды, подлость и грязь.

Близилась вторая годовщина ее брака с Эваристом. И какое же опустошение произвели в мире Богны эти два года! Сколько раз приходила к ней эта назойливая мысль, и как отчаянно приходилось от нее защищаться!.. Только бы не пасть, только бы не признаться самой себе в поражении.

«Это слишком человеческое, – повторяла она себе. – Нужно уметь прощать».

И, должно быть, именно поэтому общение со стариком Погорецким пробуждало в ней некие неявные, неуловимые, но конкретные мысли, а точнее, их семена. Он не прощал никому. Глядя в жесткие черты его лица, она ощущала где-то в сплетении измученных нервов, какой же сладкой бывает месть. Происходило в ней нечто странное. Она питалась этой абстрактной жестокостью, этой недоброй и яростной силой, но одновременно росла в ней защита от зла. После каждого разговора с этим человеком она чувствовала себя более сильной, выдержанной, способной к продвижению вперед по своему непростому пути.

Впрочем, с того времени, как она поняла, что ее психическое состояние может повлиять на формирование души растущей в ней жизни, силы ее, казалось, возросли втрое. Послушная мысль не возвращалась к горьким воспоминаниям, печаль бледнела и растворялась в солнце и зелени, в тиши малого двора, в красоте ясных дней.

Из Варшавы вести доходили часто. Писали знакомые, писали друзья. Почти каждое письмо несло в себе что-то обидное. Те, кто поделикатней, скрывали свое мнение между строк, но были и такие, кто грубо писал правду.