Мир госпожи Малиновской

Богна знала эту правду, знала слишком хорошо, хотя отдала бы немало за саму возможность, за какой-то способ оставить сомнения. Но Эварист сводил на нет все ее усилия. О его отношениях с Пшиемской говорил весь город. Каждый вечер он бывал – почти в открытую – у нее за кулисами, на премьеры посылал ей корзины цветов, появлялся с ней в ресторанах и кафе! Дошло до того, что Пшиемская публично утверждала, что Эварист на ней женится.

– И вот что, что эта девица усмотрела в Эваристе? – говорила Богне госпожа Паенцкая. – Ну, ты-то имеешь бзик насчет него, но она?… Она знаменита, у нее колоссальный успех, первоклассный талант, масса поклонников… Я и правда не понимаю.

Богна знала Пшиемскую не только по сцене, даже любила ее. Не слишком-то восхищалась ее ошеломительным талантом, не разделяла энтузиазма по поводу ее умений, но любила и ценила ее грацию и красоту. Некогда даже защищала ее, когда кто-то посмеивался над ограниченностью разума знаменитой актрисы.

Она и сейчас не чувствовала к ней ненависти. Это было бы унизительно и к тому же безрассудно. Безрассудно, поскольку Эварист и до сближения с Пшиемской раздавал свою любовь направо и налево. Во время своего первого после брака пребывания в Ивановке Богна получила целых пять анонимных писем, сообщавших о связи ее мужа с Лолой Сименецкой. Это всего-то через полгода после свадьбы! Позже услужливые знакомые и разные не желающие раскрывать себя информаторы писали, звонили по телефону, говорили, доносили ей непрерывно. Называли имена самых разных девиц, танцовщиц, балерин, актрис, а также адреса и даты.

Она никогда не унижалась до того, чтобы проверять какие-либо из этих грязных вестей, хотя и на миг не сомневалась, что они правдивы. Уж слишком хорошо она знала Эвариста и умела на него смотреть.

Сперва она решила ждать.

«Это пройдет, должно пройти», – убеждала она себя.

Ни в наименьшей степени она не позволяла ему почувствовать, что догадывается о его изменах. Напротив, много раз случалось, что в ее руки попадали письма, вывалившиеся из его карманов фотографии, порой ему звонили слишком уж чувственные дамы, да и Эварист, похоже, сам не раз хотел раскрыться, – но Богна старалась все это затушевать. Делала вид, что ничего не замечает, что у нее нет ни малейших подозрений, что она счастлива, а невинный флирт мужа считает вещью совершенно естественной и обычной.

Тогда она еще верила в его благородство и добрую волю.

«Пошумит и вернется ко мне, – думала она. – Сам еще будет жалеть о тех обидах, которые мне причинил».

Она тогда боялась, что Эварист пожелает выразить свое раскаяние исповедью и наперед придумывала способы, как бы избежать столь травмирующего для него события.

Однако проходили месяцы, а ожидания Богны не сбывались. Эварист стал у нее без малого гостем. Вечера он всегда проводил вне дома, за исключением четвергов, постоянного дня приемов. Однако эти четверги были величайшим мучением для Богны. Через их дом проходило множество людей, с которыми Эварист завязывал отношения. В их выборе он руководствовался единственным критерием: снобизмом. Прямо-таки на голову становился, чтобы привлечь сюда каждого, кто хотя бы из-за фамилии, богатства или положения что-либо значил в столице. Приемы эти стоили дорого, поскольку Эварист полагал, что надлежит «проставляться». Подавали коктейли, дорогие коньяки и бутерброды с икрой. Играли в бридж (всегда новыми картами) и танцевали. Каждое такое нашествие гуннов заканчивалось далеко за полночь: бесцеремонность гостей Эварист полагал подтверждением своей значимости как хозяина. В городе довольно громко смеялись над этими четвергами; постепенно от них отошли старые знакомые Богны и все, кто был побрезгливее. Но никакие уговоры не помогали. Эварист становился все безапелляционнее и все меньше считался с ее мнением и даже с ней самой. Например, позволял себе такие фокусы, как приводить под утро пьяных мужчин и женщин, «чтобы закончить вечер». Тогда он поднимал на ноги слуг, приказывал подать закуски, позволял запускать граммофон и лупить кулаками в клавиатуру фортепиано. Дом наполнялся диким шумом, в комнату Богны врывались женщины, которых она едва знала или которых не знала вовсе, а когда Богна позже в осторожнейшей форме упрекала Эвариста, он пожимал плечами и удивлялся, что она такими мелочами портит ему настроение. К тому же на приемы по четвергам он начал приглашать тех женщин, с которыми ей изменял.

Это переполнило чашу терпения. Она решила поговорить с ним открыто. Сказала ему все. Пыталась быть спокойной, пыталась обращаться к его разуму. Ждала грубой вспышки и сделала все, чтобы этого не случилось. Эварист тоже выслушал ее спокойно, кивал головой и молчал. Когда она закончила, он встал и развел руками:

– Ха, что же, возможно, ты и права. Но я такой, как есть, и ни для твоего, ни для чьего-то еще спокойствия не изменюсь. Потому у тебя есть выбор: либо приспособиться к образу жизни своего мужа, либо… либо… разведемся.

Произнес он это настолько холодно, настолько равнодушно, что она испугалась.

– Но я люблю тебя, Эв! – прошептала она.