Мир госпожи Малиновской

Таким образом она готовила для него все квартальные отчеты фонда, разрабатывала важнейшие решения по крупным кредитам для самоуправления, писала статьи в профессиональные журналы, рапорты в министерство и т. п. Она делала это с настоящей радостью, зная, что так укрепляет его карьеру. И не обижалась на то, что он никогда не выказывал благодарности за эту работу. Потому что знала, как сильно страдают из-за этой ее помощи его амбиции. Она даже задумывалась, не лучше ли будет, если она предоставит ему возможность самостоятельно решать эти дела, но после нескольких попыток убедилась, что Эварист не справится, что его наработки могли лишь доставить ему проблемы, если не вызвать всеобщий смех. Тем более она старалась уменьшить в его глазах свои заслуги. Часто специально звонила ему в бюро днем, чтобы узнать, нет ли у него каких-то серьезных дел. Она вытягивала его на разговор и самым деликатным образом подталкивала его к решениям, которые казались ей правильными.

Кирпично-цементная мировая и правда требовала немалых усилий, но прекрасно сыграла свою роль, поскольку на съезде выбрали постоянную комиссию по договору, а Эвариста сделали главным – и с достаточно высокими суточными.

Их доход составлял в сумме около четырех тысяч ежемесячно, но содержание дома, приемы, портные и прочие полезные люди забирали почти все. Эварист решительно требовал от Богны, чтобы та одевалась элегантно и богато.

– Моя жена должна выглядеть как моя жена, – говорил он.

– Но откуда мы возьмем на это средства?

– Это уже мое дело! – раздражался он.

Также он раздражался, когда она спрашивала его, нет ли у них долгов. Не могла понять, откуда берутся деньги на гулянки, на выезды в Криницы, на членские взносы в клубах.

– Мне везет в картах и на бегах, – говорил он.

Но не всегда он играл счастливо. До ушей Богны доходили слухи, что он проигрывал, причем серьезные суммы. Но поскольку она ничего не слышала о его долгах, – напротив, ей говорили, что Эварист охотно одалживает остальным, – то успокоилась или, вернее, перестала об этом думать, поскольку было это время, когда над ней нависло новое несчастье: Эварист занялся Алиной Пшиемской и куда серьезней, чем остальными.

Дошло до того, что он поселился на ее вилле в Констанце и неделями не заглядывал домой, объясняя это тем, что доктора посоветовали ему переехать в село.

Богна упала духом, а ее нервное состояние граничило с психозом. Она часами ходила по своему огромному ненавистному дому и все чаще плакала. Перестала навещать членов семьи и знакомых – не могла вынести сочувствующих взглядов, вопросов и утешений. Ей становилось не по себе даже на улице, казалось, что все знают о ее несчастье. Она боялась как насмешек, так и жалости, а показывать людям свое невозмутимое лицо смысла не видела: все всё знали.

Но одиночества она не выдерживала – хотя бы потому, что слуги видели ее отчаяние вблизи. На кухне случались целые сеймы. Горничная ходила с припухшими веками, старуха Ендрусь беспомощно бродила за Богной, а лакей Винсент ругался и выражал свое презрение к Эваристу тем, что без всякого уважения обходился с его вещами.

Она не принимала никого, кроме Боровича и Мишеньки Урусова. Но и те проведывали ее редко. Она не могла выносить такой атмосферы, говорить о пустых вещах.

Наконец случилось то, чего она боялась больше всего.

Однажды явились Сименецкая и Паенцкая и так решительно потребовали встречи с Богной, что ей пришлось к ним выйти. Она не ошибалась: оказалось, теток послал к ней своего рода семейный совет, который состоялся за ее спиной. Было решено, что «дальше так продолжаться не может».

– Мое бедное дитя, – говорила тетка Паенцкая, – ты сделала ошибку или проявила легкомыслие, выйдя за этого человека, но не в этом дело. Случилось то, что случилось. Но есть границы приемлемого. Ты сама знаешь, что я против разводов, однако здесь я не вижу другого выхода. Этот человек никогда не пользовался моей симпатией. Я мирилась с ним только из-за тебя. Сегодня я считаю его обычным, извини, мерзавцем. Ты должна с ним развестись.

– Но тетя, – почти тряслась Богна, – я знаю его лучше, чем остальные. Если он кого-то и обидел, то только меня, а поэтому я могла бы стать для него самой суровой судьей, но я уверяю вас, тетя, он хороший парень. Возможно, у него слегка закружилась голова из-за перемены материального положения… Он должен погулять… Он и правда хороший человек. Ему присуща эдакая, скажем, детскость.

– Хватит, дорогая, – прервала ее госпожа Сименецкая. – Полагаю, ты сама не веришь в то, что говоришь.

– Я верю в это, тетя.

– Тогда извини, но ты воистину слепа и глуха. Он ужасный тип! Что за уровень! И что за манеры! Это уже не говоря о его скандальном отношении к тебе, не говоря об этих его пьянках, о том, что он ухлестывает за женщинами сомнительного поведения… И как ты можешь выносить его рядом с собой? Мы совершенно тебя не понимаем.