– Деньги у вас с собой? – поспешно спросила она.
– Конечно, со мной, госпожа.
– Погодите.
Она быстро написала согласие и расписку. Пересчитала деньги и отослала старика на кухню.
– Вас покормят, а когда вернетесь в Погорцы, скажите хозяину, что я очень его благодарю и что напишу ему позже.
Она и правда была безмерно благодарна господину Валерию, хотя и знала уже, что полученная от него сумма куда меньше требуемой.
Следующий день прошел в оплате возмещений. К каждому из обманутых ей снова пришлось явиться лично, не исключая и доктора Фальчинского, который под давлением своего начальника все же согласился на полюбовное решение проблемы.
Одновременно она занялась продажей украшений, серебра и мебели. Из-за слишком большой спешки получила, естественно, едва ли половину цены. Квартира после нашествия торговцев стояла почти пустая. Пришлось уволить слуг. При прощании с Ендрусь она расплакалась, но что было делать?… В нынешних обстоятельствах она даже мечтать не могла о том, чтобы иметь собственную квартиру. Когда стемнело, она приказала перенести в двуколку несколько чемоданов и отправилась в небольшой отель на Вспульной, где сняла комнатку за четыре злотых в день. Могла бы, конечно, переехать к кому-то из родственников, однако приходилось считаться с тем, что сейчас, когда несчастье Эвариста вот-вот станет всем известно из газет, его там наверняка не станут принимать, а ведь именно в нем и заключалось дело. В этой комнатушке ему, конечно, будет неудобно, однако они всегда будут вместе.
Труднее всего было со ссудами. Для покрытия полной суммы не хватало еще почти восемнадцати тысяч. И тут снова пришлось обратиться к семье.
Она начала новое паломничество по родным и знакомым. Увы, почти все выехали на лето. Тетка Сименецкая сидела в Вихе, госпожа Мирская – на Волыни, Дина – в Шенгене, а у Паенцких было так плохо с наличностью, что они и сами искали, где взять в долг. Наконец она сумела собрать почти десять тысяч, при этом две одолжила у доброй Ендрусь. Большую часть требуемого она покрыла, но не могло быть и речи об освобождении Эвариста до того, как она выплатит полную сумму. Тогда она вспомнила о его кузене, Феликсе Малиновском. Не было другого выхода, пришлось ехать во Львов. В результате она во второй раз не сумела воспользоваться разрешением на свидание с мужем, только прислала ему белье и еду. Хотела передать еще и письмо, но на это согласия не получила.
«Что ж, – думала она. – Мое дело сейчас важнее».
А ехать пришлось лично, поскольку, хотя она и могла попросить об этом Боровича, Мишеньку, Дору Жуковецкую или кого-то другого, настолько же дружественного к ней, зная, что не встретит отказа, это казалось ей неправильным. А кроме того, получить у Феликса эти восемь тысяч было крайне необходимо. Она не сомневалась, что сумеет его убедить, хотя и знала, что Феликс нелюдим и не слишком-то расположен к сантиментам.
После бессонной ночи в вагоне она чувствовала себя разбитой и настолько уставшей, что с трудом могла собраться с мыслями. Узнав от горничной, открывшей ей дверь, что «господина профессора дома нету», она чуть не расплакалась.
– Но он не выехал из Львова?
– Нет, он на прогулке. Может, вы подождете?
– Подожду.
– Тогда прошу сюда, в салон. А как мне доложить, когда хозяин вернется?
– Скажите, – заколебалась Богна, – что… что это жена Эвариста.
– Слушаюсь.
Богна села и осмотрелась. Большой салон с тремя окнами был полон мебели, аккуратно накрытой чехлами из белого полотна. Картины на стенах, люстра и лампы тоже были закрыты. Вдоль стены лежал свернутый ковер. Выглядело это как склад мебели.
Вдруг в комнату вошла симпатичная девушка-подросток в коротком синем платье. Ее круглое личико и большие карие глаза выражали интерес и едва скрываемое веселье.
– Простите, хочу представиться, – сказала она спокойно. – Я – Казя. Мамочка еще одевается, а папочка гуляет. Ах, какая вы милая! Я даже не думала… – Она смело протянула руку Богне и добавила: – Я ведь должна говорить вам «тетушка», но вы слишком молоды и красивы для такого тяжелого титула. Правда?
Богна слабо улыбнулась.
– Не думала, что вы… что ты такая большая. Эварист рассказывал о тебе как о ребенке.
Девочка надула губки: