Мир госпожи Малиновской

И правда, она не успела умыться, как он приехал. Выглядел потрясенным, долго целовал и пожимал ее руки. Потом начал рассказывать. Все было хуже, чем представил ей Борович. Оказалось, что во время ревизии кассы Эварист, желая, как видно, спастись, зачем-то предоставил расписки, которые, увы, оказались фальшивыми. Потому его арестовали. Но существует возможность исправить эту фатальную ошибку. Только необходимо тем персонам, чьи расписки оказались подделаны, уплатить полную сумму. Можно надеяться, что они согласятся заявить, будто уполномочили директора Малиновского расписаться от их имени, например, как приватные его знакомые. Он же, вместо того чтобы выписать документы на себя, поставил их фамилии. Не подделывал, просто ошибся.

– Я разговаривал с этими господами, и мне показалось, что они согласятся.

– Боже… Боже, – плакала Богна.

– Хуже всего то, что вся сумма – это почти семьдесят тысяч. Точнее, шестьдесят семь тысяч четыреста двадцать злотых. И их нужно выплатить самое большее за три дня. Естественно… если вы вообще захотите и сможете.

– И тогда… его освободят? – дрожащим голосом спросила Богна.

– Полагаю, что да. Лично я сделаю все, что в моих силах. Вы ведь знаете, что ради вас я готов на многое. Но я не думаю, что в нынешнем его положении моей помощи хватит. Нужно прежде всего получить согласие потерпевших и нажать на рычаги в министерстве внутренних дел. Если не ошибаюсь, у господина Малиновского были там серьезные связи.

Богна тоже рассчитывала на это, однако ее ожидала одна неприятность за другой. Те господа, с которыми дружил Эварист, или вообще не желали ее принимать, или разводили руками в знак своего бессилия. Наконец, поздно вечером благодаря вмешательству Сташека Карася она получила разрешение прокурора на десятиминутный разговор с Эваристом завтра утром. Но воспользоваться им не смогла – куда важнее было договориться с потерпевшими.

Эти разговоры, ожидание в прихожих, необходимость вставать перед людьми, обманутыми ее собственным мужем, были для Богны хуже пытки. На нее смотрели с подозрением и неприязнью, совершенно не сдерживаясь, бросали досадные слова. Однако в большинстве случаев соглашались довольно легко. Этим людям требовались деньги, и обещания немедленной выплаты хватало, чтобы заручиться их великодушием. Они не желали ждать, а процесс мог затянуться на несколько месяцев.

Все едва не разбилось о решимость и упорство одного из них, доктора Фальчинского. Тот принял Богну очень невежливо. Не только не подал ей руки, к чему она, впрочем, уже привыкла, но даже не указал ей на стул, хотя видел, что ей трудно стоять. Выслушав просьбу, он сказал:

– Я этого не сделаю. Мерзавцев надлежит наказывать. Я вообще удивляюсь вашей наглости: прийти к уважаемому человеку с такими предложениями. Он должен понести самое серьезное наказание. Слишком уж много мерзости развелось на свете. И я буду последним, кто приложит руку к тому, чтобы вытаскивать из клетки подобных пташек.

Плача, она снова принялась его просить, убеждать, что муж ее вовсе не плохой человек, просто оказался под дурным влиянием, что даже худшие преступники заслуживают капли милосердия, что он и так понес ужасное наказание…

– Прошу вас, – прервал ее доктор. – Я бы признал вашу правоту, если бы такие случаи были редкостью. Но нынче мир переживает просто эпидемию мошенничества, злоупотреблений, воровства и взяточничества в общественных местах. Раньше, когда общественное мнение зависело только от мужчин, в подобных случаях использовали исключительные средства и зло уничтожалось на корню. Нынче, когда в общественную жизнь вошли вы, женщины, вы с легкостью и без меры апеллируете к так называемой гуманности, потому что женщины довольно равнодушны к вопросам этики. И наступило ослабление моральных сил, а я к такому ослаблению не стану прилагать руки. Вы меня понимаете?

Что ей было понимать?… Она спасала этого несчастного. Естественно, он поступил дурно, поступил мерзко, совершил позорное деяние, но ведь всегда был честным человеком… Она должна его спасти! Любой ценой, даже ценой величайших унижений!..

Прямо от неуступчивого доктора она отправилась к госпоже Карась, чей брат, граф Шимон Доброецкий, был куратором госпиталя имени Доброецких, где доктор Фальчинский исполнял обязанности директора.

Старушка приняла Богну со слезами на глазах. Она уже знала обо всем и снова принялась уговаривать Богну развестись с Эваристом, однако признала, что того следует вытащить из тюрьмы, и пообещала обратиться за помощью к брату.

Богна, забегавшись и не чувствуя под собой ног, не имела даже времени заскочить домой. Она то и дело звонила из города, чтобы узнать, нет ли известий из Погорцов. Когда позвонила в семь, оказалось, что приехал какой-то мужчина. Она вернулась как можно скорее. В прихожей, с узелком из красного платка на коленях, сидел старый белорус, который с молодых лет служил у господина Валерия загонщиком.

– Слава Исусу, – встал он. – Я туточки письмо вам привез.

Она разорвала измятый конверт. Внутри был листок: