Мир, которого не стало

Однако основное столкновение между нами и раввином случилось спустя неделю – в четверг Девятого ава. В тот день, примерно в 4 часа пополудни, я находился дома у одного из моих новых учеников, и вот посреди урока с шумом распахнулась дверь, вбежали двое моих друзей и рассказали, что Тремпольский, один из членов нашей организации, работающий в пекарне, пришел в новый бейт-мидраш продать марки Еврейского национального фонда, а раввин взял у него марки, порвал их и стал проклинать имя Герцля на все лады. Я тут же дал указание, чтобы все наши шли в бейт-мидраш, встали у входа и объявили, что никому не дадут выйти, если не будут возвращены марки или не выплачена их стоимость. Я прервал урок и ушел в свою комнату. Через десять минут пришли позвать меня – от имени судьи, р. Шмуэля Гурарье, и от имени отца. Я тотчас пошел в новый бейт-мидраш.

Еще издали я услыхал спорящие рассерженные голоса. Войдя в помещение, я обнаружил там множество народа, столпившегося вокруг судьи и моего отца. Судья тут же начал требовать от меня, чтобы я велел ребятам убираться отсюда, – и обратился к моему отцу: «Реб Залман, тебе предстоит неприятная миссия – приказать твоему сыну сделать это и приказать ему сделать это из уважения к отцу…» Я сказал судье: «Вы меня удивляете, р. Шмуэль, тем, что подстрекаете отца к грешным речам! Разве не знакомо вам толкование, которое содержится в "Йоре деа" и в "Шулхан арухе"» (240: 19): отец, заставляющий сына ослушаться и не оказывать ему должного уважения, заслуживает порицания, ибо нарушает заповедь «перед слепым не клади препятствия»… Судья опешил, и все взорвались хохотом. «Я согласен, – сказал я, – что вся эта история – осквернение имени Творца. Поэтому я предлагаю, чтобы старосты выплатили два рубля сорок семь копеек, и ребята покинут синагогу. Со своей стороны, чтоб разрядить атмосферу, я готов внести за марки Еврейского фонда сорок семь копеек…» В конце концов вернули те марки, которые не были порваны, а за остальные заплатили. Ребята ушли, и один из старост, частный адвокат и староста бейт-мидраша, сказал: «Мы платим твоим друзьям до полного расчета, и он, с Божьей помощью, будет вскоре оплачен. Готовься к этому. Окончательный счет мы предъявим тебе!..»

И действительно, в 11 часов вечера мама постучала в мою комнату и рассказала, что старый полицмейстер Лященко приходил четверть часа назад, отозвал маму и предупредил, что в три часа ночи будут производить обыск и меня арестуют. Мама пришла сказать мне об этом и попросить меня, чтобы я отдал ей печать организации и все подозрительные бумаги. Она обещала мне вернуть их в целости после моего освобождения. Битый час я «уничтожал квасное». Мама взяла весь «груз», пожелала мне спокойной ночи и взволнованно попрощалась со мной. Я, после того как вернулся и еще раз проверил все свои бумаги, пошел спать. Ровно в три часа ночи пришла полиция, перерыла весь дом и потребовала, чтобы я сдал печати (Лященко знал, чего они потребуют!) и бумаги организации. Они не нашли ничего – и в 5 часов повели меня в полицейский участок.

В 9 часов меня привели к исправнику Назаренко, высокому широкоплечему украинцу с красивым смуглым лицом, черной бородой и густыми усами, маленькими серыми холодными и спокойными глазами. Он дал мне постоять перед ним несколько мгновений, затем встал, подошел ко мне и стал поносить меня на чем свет и крыть отборным трехэтажным русским матом!

– Как ты посмел раздавать в синагоге антиправительственные листовки и собирать деньги в пользу наших врагов-японцев в час, когда наша кровь льется в боях с ними! Мы уничтожим вас, предателей! Вот раввин ваш, человек умный, и праведный, и храбрый, выступил против вас, – а вы поднимаетесь против него и устраиваете скандальные выходки! Отправим вас в тюрьму, и вы сгниете там, вырвем вас, бунтарей и предателей, с корнем!

Выкрикнув это, он протянул руку к моим волосам (у меня тогда еще была шевелюра!) и с силой дернул меня за волосы…

И я возопил:

– Как вам не стыдно, господин исправник, поносить меня языком пьяниц, да еще перед портретом Его Величества царя! А ведь это осквернение имени царя – и вы после этого требуете уважения к власти! Все, что господин рассказывает, – наглая ложь и отвратительная клевета! Листовки, которые мы раздавали, были напечатаны в Елисаветграде с разрешения цензуры! И не я их раздавал; раввины пригласили меня уладить конфликт, я выполнил их просьбу и успокоил народ, а в момент раздачи листовок меня там вообще не было! Деньги собирались в пользу Земли Обетованной и в день поста по разрушенному Храму, это религиозный обычай и практикуется уже две тысячи лет! Кто это подсказал уважаемому исправнику наглые лживые речи, поставившие его в смешное положение в глазах людей?!

– Ты говоришь, что это лживые речи? Наглый бунтовщик! Введите уважаемого раввина!

Вошел мой дядя. Бледный и дрожащий. Исправник попросил его сесть и сказал:

– Господин раввин, извольте повторить этому наглому бунтовщику все, что вы говорили мне!