Мир, который без меня. (Альтернативный гей-роман).Книга 3.

Маккена очнулся от чего-то, чего он давно не испытывал, и что было крайне необычно для него сейчас. Ему было хорошо. И не просто хорошо, а хорошо и спокойно. Он не сразу опознал себя, потому что ничего не болело, словно ощущения были отдельно от сознания, а сознание отдельно от тела. Кажется, он позабыл, как выполнять безусловные жизненные процессы и потому едва смог открыть глаза. Мир вокруг показался каким-то другим. Кто-то, словно хорошенько вымыл его, тщательно оттерев в уголках, и теперь он сох на утреннем солнце. Раздвинутые шторы, раскрытые ставни, и так чудесно пахнет политой травой. Энди смотрел в окно, скрестив на затылке ладони. Маккена прищурился. Свет резал глаза. Первая мысль — они прекрасны оба. Он и солнце. Солнечный ангел. С легкими прозрачными крыльями. Господи! Они при нем! Почти такие же, как тогда! В прошлой жизни. На двадцать втором этаже. Только уверенные и сильные. И тело… Уверенное и сильное. Проступает линия позвоночника, чуть искривляясь на пояснице, тренированные мышцы и ямочки на плечах. Рой рассматривал парня и боялся, что его взгляд грубо спугнет мгновение. Татуировка на четвертом позвонке. Р. Г. М. Его авторское клеймо, словно поставленное на произведение искусства. И это когтястое крылатое чудовище на руке, словно недремлющий страж охраняющее вход в его мир.

Рой смотрел на Энди, и с каждой минутой возвращалась тяжесть. Возвращалась боль. Его собственная. Энди. Она тянула ужас, и Рой почти видел, как рвется его мир. Зачем? Зачем Энди здесь? Мир мутнел, словно кто-то последовательно закрывал полупрозрачные занавеси. Одна. Вторая. А Энди там, по ту, другую их сторону. Третья. Они горячие и влажные. Слезы. Человек. Человечек. Прошел не семь, а семьдесят кругов ада, чтобы сейчас стоять здесь? И крыльев нет. Они лишь голографическая память. Мираж воспоминания. Их и не может быть, потому что он падал не только двадцать два этажа и две ступени, а еще двадцать два этажа вниз. Он продал каждую клетку своего тела не один раз. Сотни раз.

Я все еще люблю его. И это после сорока шести этажей падения?

Энди обернулся.

— Я не слышал, как ты проснулся, — улыбается, и губы со шрамом перестраиваются в открытую улыбку. — Как ты?

— Как-то.

Это неправда, потому что не может быть правдой.

— Это лучше, чем никак. Я сейчас. Пройдет совсем чуть-чуть времени, и ты будешь бегать, как резвый жеребенок.

— Скорее, ползать, как старая дохлая кляча.

— Это не ко мне точно, и раз я здесь, то и не к тебе тоже. Верь мне.

— Энди, почему ты…

— Здесь? Потому что нужен тебе. По крайней мере, мне так кажется. Проверим?

Парень не дождался ответа и побежал в гостиную. Те же легкие шаги. Рой ведь уже слышал их. Значит, это не сон. И все остальное… Тоже? Энди вернулся быстрее, чем Маккена успел додумать последнюю мысль.

— Смотри! — весело воскликнул мальчишка. — Человечество изобрело уникальную вещь!

— Что это?

— Это — ложка, а это — банка. Совместим одно с другим и с тобой, и все будет шоколадно! Предлагаю тебе не вникать в инструкцию по использованию этого набора, а лишь открывать рот, закрывать и глотать. Даже жевать не нужно.

— Энди…

— Смотри-ка, что тут написано. Пюре из кабачков с брокколи для детей от пяти месяцев. Это как раз для тебя! И порция солидная. Семьдесят пять грамм. Надеюсь, ты не объешься.

— Ты издеваешься надо мной?

— Помилуй. Я же не тварь какая-нибудь глумиться над лежащим ослабевшим человеком. Давай, Рой. Ну, пожалуйста.

— Зачем тебе все это?

— Зачем мне все это? — мечтательно повторил Энди. — Действительно, зачем мне все это? Что это?

— Такая развалина, как я.

— Где-то я слышал, что у ценителей прекрасного очень высоко котируются старинные вещи. Разве не престижно, когда в доме такой раритет? Сейчас чуть подремонтируем, и вновь будешь, как новенький.

Настроение Маккены соскользнуло вниз, словно по склону, отполированному маслом. Он ведь всегда был… Именно, ключевое слово «был». Его статуя… с банкой брокколи… лучше сдохнуть сразу.

— Энди, пошел ты со своей брокколи, — Рой отвернулся.

Он хотел подняться, но не смог. Черт! Возится в простынях, словно баба, запутавшаяся в подоле. Энди хотел помочь, но только вызвал приступ нового раздражения.

— Вчера ты не стеснялся просить помощи. Что-то изменилось за ночь? Хотя, без разницы. Неизменен только твой дурной характер.

— Ты из меня посмешище хочешь сделать, насколько я понимаю?

— Зачем же? На тебя и без особых усилий посмотришь и оборжешься. Давай так. Встанешь, окрепнешь, тогда и возбухай, а пока… Давай, Рой! Тебе надо есть. Не хочешь же ты, в самом деле, чтобы я сплевывал тебе эту несчастную брокколи, как заботливая утка.

— Дай руку, — преодолевая себя со страшным скрипом, произнес Маккена. — Спущусь вниз. Буду кофе.