Мир – Магия

Он кинул на Руни быстрый вопросительный взгляд, и она тут же согласно склонила голову. Абсолютно верно.

– И в этот момент мне стоит признаться: я осведомлен несколько больше, чем коллеги из Ложи Заблудших. Поскольку в отличие от них, однажды имел дело с одним поистине экстраординарным предметом.

Легенды гласят, что он появился из ниоткуда. Будто рожденный самой канвой мира, хранящий в себе, подобно любому из людей, два его отражения, этот предмет путешествует по прошлому, являя себя в книгах, мемуарах, в сказках и былинах; его след нечеткий и прерывистый, скрытый туманом того, что мы никогда не в состоянии будем познать – пеленой тайны нашего собственного естества, неизменно вьется рядом с широкой дорогой человечества, время от время пересекая ее. Он не подчиняется людям, подобно тому, как нам не подчиняется воздух, горы или солнце, порой его невозможно даже коснуться, однако иногда, в особых ситуациях, он способен содействовать и помогать человеку. Маги Ложи Заблудших считали, что сертэ, именно так они называли его, родился тогда, когда из магической параллели исчезло время, в тот самый критический миг, когда после неизвестного нам события сила его инерции толкнула параллель к вечной неизменности, нарушив исходные законы мироздания. И, думаю, довольно логично полагать, что сертэ, эрз, или кинжал (называй, как хочешь), один из ключей к возвращению назад.

Учитель на несколько секунд замолчал, затем глубоко, как-то слишком тяжело для себя вздохнул и продолжил. Его лицо и без того бледное, покрытое многочисленными морщинами стало еще пепельно-серее, а складки превратились в резкие, темные надрезы на тонком пергаменте кожи.

– Возможность лично встретиться с сертэ выпала мне исключительно из-за трагического стечения обстоятельств, ибо в те далекие, темные времена мы просто-напросто не нашли иного выхода, кроме как воспользоваться помощью сего древнего предмета. И это был истинно крайне рискованный шаг, ведь маги Мары на протяжении долгих, мрачных арков надежно охраняли и прятали сертэ от Скейлера и его приспешников, часто ценой собственных жизней и жизней своих единомышленников, принося в жертву все, лишь бы не дать ему завладеть их последним сокровищем.

А Скейлер искал его. Особенно в последние годы, рыскал глазами, прислушивался ушами, принюхивался носами своих многочисленных подданных к каждому отзвуку, отраженному отблеску этого предмета, превратив, хоть мы тогда и не знали этого, его в свою первостепенную цель. Что ж, теперь я ясно понимаю почему, но тогда… Тогда…

Он вдруг болезненно, как-то горестно поморщился.

– Тогда мы были уверены, что обязаны уничтожить тебя. И сертэ действительно оказался единственным вариантом. И ты знал это. Ты рискнул, рискнул всем. Однако проиграл…

Серую глубину глаз покрыла пелена тоски и сожаления, а их взгляд, устремленный куда-то далеко-далеко в недосягаемое для живых прошлое, скорбно потух, подобно мгновению торжественного, памятного молчания, чтобы вскоре с новой силой вспыхнуть вновь. Учитель прикрыл веки, тонкие, будто прозрачные в свете дня, с синими прожилками вен, вздох странным, булькающим звуком застрял в его горле. Руни испугавшись дернулась, однако он тут же посмотрел на нее, дав понять, что повода для беспокойства нет.

– Не бойся, асзентэ, – его голос звучал тише, – я накопил достаточное большое количество долгов и ошибок, чтобы этот мир не смог так легко дать мне покой. Да, кроме того, я и сам не ищу его, – он усмехнулся, жестко и коротко, прежде чем вернуться к разговору. – И так одним ясным днем сертэ был доставлен в Альстендорф, и никто не ведал об этом. Однако одного физического присутствия кинжала было, конечно, недостаточно – мне предстояло убедить его подчиниться. И его магия оказалась настолько сложной, настолько нестабильной, непонятно мне, что, даже просто соприкоснувшись с ней, я ощутил искренний, неподдельный ужас. Я бродил там, бродил будто сам в себе, и чем дальше я заходил, тем тоньше становилась нить обратного пути и тем больше каждый мой шаг отражался на мне самом. А когда возвращался, неизменно сталкивался с неконтролируемым, паническими, животным страхом, пробуждаемым, кажется, самим телом: словно оно не узнавало меня, словно оно уже принадлежало чужому или даже уже умерло, начав разлагаться.

Эти поиски истязали, разрушали рассудок, я осознавал, долго мне не вытерпеть, однако, когда казалось – это конец, все-таки обнаружил то, что искал. Теперь они гордо именуют это магией равенства, имтара, и ставят во главу угла, глупцы, сами не понимая, какое равенство скрывает древнее слово имтар – равенство, которое никто из них ни за что не захотел бы испытать.