Мир охоты и крови (СИ)

— Королева Сагари знала о том, что случилось, но всё равно пригласила меня на службу. Знаешь, это было где-то за десять лет до того, как твои родители поженились. И до того, как родился Алебастр, я сумела доказать, что верна Ребнезару. Я всегда была и всегда буду верна Ребнезару, который подарил мне шанс на лучшую жизнь. Знаешь, как так вышло?

Гилберт неуверенно пожал плечами.

— Я научилась управлять своей ненавистью. Сначала держала её в узде, потом и вовсе смогла отпустить. Если бы я жила только ненавистью, то я, считай, и не жила бы вовсе. Это было бы существованием, Гилберт. Не жизнью. Ты меня понимаешь?

Он, возможно, и понимал, но не мог в этом признаться. Он был достаточно упрямым, — пошёл этим в Жозефину, которой досталось упрямство вместе с кровью Дасмальто, — и ненавидел признавать свои ошибки. Гилберт мог убиваться даже из-за незначительной оплошности. Оговорки, неудачной шутки, случайно допущенной в письме ошибки, вроде не того знака препинания или уж слишком сильного наклона, из-за которого нельзя было сразу прочитать слово. Гилберт жил с чувством вины за то, что не может с первого раза всё сделать идеально, и ненавистью за ошибки, которые никак его не касались.

— Алебастр приказал мне защитить вас, — строго произнесла Шерая, но вопреки тону её жест был очень нежным: она убрала со лба Гилберта несколько прядей и аккуратно пригладила его волосы, помня, как он ненавидит ужасную причёску. — И я буду вас защищать. Даже друг от друга, если это потребуется.

Гилберт открыл рот и снова закрыл его. Шерая видела, как ему трудно, но не помогала — это было тем, что он должен был сделать самостоятельно. Время близилось к вечеру, крайнему сроку, обозначенному коалицией для принятия решения, однако Шерая была готова ждать хоть целую вечность. Гилберт должен был прийти к нужному решению самостоятельно. Он был слишком умным, чтобы сдаться и продолжать упрямиться только из-за того, что это не то, чему его учили.

Наконец он, — может быть, даже через целую вечность, в течение которой Шерая терпеливо ждала, — посмотрев ей в глаза, опустив голову, словно ребёнок, провинившийся в чём-то.

— Прости, что я накричал на тебя, — пробормотал Гилберт. — Я не хотел, я… Нет, я хотел, потому что был очень зол, но я не хотел кричать на тебя! Я… Я очень устал, — едва слышно произнёс Гилберт на выдохе. — Я хочу, чтобы это всё закончилось, чтобы он… Чтобы Фортинбрас был Фортинбрасом…

Что ж, это прогресс: Гилберт впервые произнёс его имя.

— Он старается. Если бы он этого не хотел, не думаю, что он бы позволил унижать себя на суде.

— Никто его не унижал, — пробурчал Гилберт, — всё было по справедливости.

— Гилберт.

Он вздохнул, понимая, что не сумеет доказать свою правоту, и опустил плечи.

— Если Райкер прав, — между тем продолжила Шерая, — а он прав, как мы смогли убедиться, то вам придётся работать вместе, потому что ты совершенно точно не оставишь Третьего без надзора.

— Ни на секунду, — скрипнув зубами, подтвердил Гилберт. — Пусть только попробует куда-то смыться, я тут же его найду и…

— Значит, тебе придётся постараться, чтобы дело не дошло до желаемой Данталионом драки. Я знаю, — мягче произнесла Шерая, поймав его растерянный взгляд, — что это тяжело. Но иногда приходится принимать тяжёлые решения и делать всё от себя зависящее. Я знаю, что ты справишься. Ты умный, сильный и смелый, Гилберт. Ты справишься со всем, что тебе встретится.

Гилберт быстро заморгал, но Шерая не стала притворяться, будто не заметила этого. Приподняв его лицо, она рукавом пиджака вытерла уголки его глаз от слёз и, улыбнувшись, поцеловала в лоб.

— Я поддержу любое твоё решение не потому, что ты король, а потому что я люблю тебя, Гилберт. И я знаю, что ты поступишь правильно.

***

Стелла немного волновалась из-за большого количества людей, которым Гилберт приказал явиться в столовую. И, разумеется, Стелла волновалась из-за того, что он не сразу приказал Энцеладу угомонить Клаудию, которая попыталась расцарапать Фортинбрасу лицо. Она ругалась, кричала и спрашивала, какого ракса он скрывал от них свои шрамы. Гилберт, казалось, наслаждался этим зрелищем с неподдельным восхищением, из-за чего уже Стелла хотела наброситься на него. Но, к счастью, он всё же отдал приказ, и хотя Энцелад не успел даже оттащить Клаудию подальше, та мгновенно успокоилась и притворилась, будто ничего не произошло.

Это означало, что Клаудия была очень зла.

Каждый из них, на самом-то деле, был зол. Стелла знала, какого это — желать скрыть свои шрамы от других, но Фортинбрас… Нет, она не имела права его винить. Она сама не говорила Эйкену и Джинну о том, что Катон делал с ней. И всё же ей казалось, что Фортинбрасу следовало рассказать о шрамах. Они бы помогли. Придумали бы, как ослабить его боль, были бы рядом в моменты, когда проклятие просыпалось. Теперь, зная о нём, Стелла начинала понимать всё больше странностей. Одежда, которая всегда закрывала спину, кровь из носа, которую Фортинбрас объяснял давлением хаоса. Ответы были рядом, но Стелла не видела их, из-за чего чувствовала себя глупой.