Мир приключений, 1925 № 04

Никто не отвечал на стук. Кокердель заглянул вниз, в пролет лестницы. Одноглазый не был глух и так скоро не мог уснуть: он, наверное, слышит. Но он не выходил. Стараясь увидеть старика, учитель нагнулся над перилами, и вдруг слух его уловил странный звук: тик-так, тик-так… Без всякого сомнения часы опять пошли. Неужели он находится в кошмаре? Но нет, все слишком реально в этом зловещем доме. Кокердель содрогнулся.

Снова застучали в дверь, и снова сильнее забилось сердце Кокерделя. И опять учитель успокаивал себя: — Наверное, это кто-нибудь в поисках ночлега. Да и ничего нет удивительного! — в такую ночь! Лучше бы мне спуститься.

Он поставил ногу на ступеньку. До его слуха донеслось тиканье часов: — Не ходи, не ходи, не ходи…

Кокердель подскочил как ужаленный. Лицо его побледнело и покрылось потом.

Стук на минуту прекратился. — Не ходи… не ходи… не…

Вдруг застучали с новой силой; казалось, стучавший преисполнен гневом и отчаянием. Шум был оглушителен.

— Это становится, положительно, глупым… Я должен спуститься, — пробормотал Кокердель. Он хотел взять с собой свечу и пошел за ней, но остановился. Угрюмо ругаясь, одноглазый старик выполз из своей комнаты. Кокердель слышал, как он спускался с лестницы и видел, как мерцало пламя его свечи.

Учитель все еще стоял, прислушиваясь; открылась дверь, последовал краткий разговор. Действительно, незнакомец требовал ночлега. Он добился этого скорее чем Кокердель, а тон одноглазого был любезнее, когда он вел его в кухню. Кокердель не видел незнакомца, но, судя по легкой, крепкой походке, решил, что он молодой человек.

— Ну, кажется, все в порядке, — подумал Кокердель, и вернулся в свою комнату, оставив дверь открытой. Он предполагал развесить свое платье на перилах.

Хотя он и забыл про часы, все же в нем было предчувствие какой-то неминуемой, ужасной трагедии. Он медленно снял носки; ему показалось, что ноги его мокрые; он взял носовой платок и вытер им ноги, а затем повесил его на камин сохнуть, Носки он положил на перила.

Когда он запирал дверь, из замка вывалился ключ; будучи очень близорук, он никак не мог найти его. Им овладело отчаяние. Он поймал себя на том, что механически говорил: — Что будет, то будет. Что я могу сделать? Кроме того, что же можно сделать?

Он разделся и, развесив по комнате оставшееся платье, улегся в постель с чувством тупого отчаяния.

Несмотря на это, он уснул.

Кокердель проснулся сразу, с полным сознанием окружающего, с уверенностью, что его разбудил звук, похожий на крик.

Учитель сел на «постель. — О, господи! Что же это! — прошептал он, напрягая слух. С момента его появления в этом страшном доме, он, кажется, только и делал, что прислушивался.

Но крик — если не повторялся.

Быть может, это это был крик — его воображение?

Но если так, то что же разбудило его?

В доме царила мертвая тишина. Шум бури значительно утих; вероятно, она близилась к концу.

— Это ужасное место, а я еще дал своим нервам волю, — думал Кокердель.

Он лег, стараясь успокоиться и взять себя в руки.

Несмотря на его усилия, в его сознание вкралась уверенность, что произошло что-то страшное. Сухое, худое лицо Кокерделя сводило судорогами. Он сделал движение, чтобы встать, но на площадке послышался шорох и сдержанное дыхание. Кто-то — вероятно, одноглазый, — ходил там, может быть, осматривая мокрый пиджак на перилах.

Дверь отворилась медленно и бесшумно. Учитель похолодел. Он сразу сообразил, что ему грозит опасность.

Не вполне понимая, зачем это делает, он притворился спящим.

И хорошо притворился. Пока одноглазый бесшумно крался по комнате, дыхание Кокерделя было совершенно ровным. Наконец, хромой подошел к кровати и остановился, заслоняя свет свечи рукой. Но ничто не выдавало Кокерделя.

Через несколько минут старик направился к двери и остановился там, по-видимому, ища ключ, потом спустился с лестницы.

Учитель вскочил с постели и подбежал к двери. Одноглазый не пошел в кухню, а был у себя в комнате во втором этаже.

Зажегши свечку, Кокердель быстро оделся. Он больше не раздумывал и не рассуждал. Казалось, он прекрасно знает, что ему нужно делать. Его бледное лицо было оживленно. Он двигался механически, будто под влиянием посторонней силы.

Он задрожал, когда надел свой мокрый пиджак. Держа в руках сапоги и носки, он бесшумно спустился с лестницы.

На площадке тикали часы: «торопись, торопись…».

Хотя Кокердель был очень напуган, все же у двери хромого человека он остановился. Дверь была только прикрыта. Учитель осторожно толкнул ее; если бы дверь только скрипнула или зашуршала, — одноглазый услышал бы; если бы он стоял лицом к двери, — он бы увидел. Но когда Кокердель заглянул в дверь, старик был спиной к нему: нагнувшись, он опоражнивал какой-то большой ящик. Учитель смотрел на него в упор; его взгляд был стекляным, как у лунатика; он втянул голову обратно и также бесшумно прикрыл дверь.

С лестницы вниз, вдоль по корридору, — не к парадной, а в кухню направился Кокердель. Нигде не было света. Дверь кухни была закрыта; учитель не сразу нашел ручку. А, наконец-то! Он вошел.