Читаем Мир тесен полностью

Комната общежития, в которой он теперь жил, выходила окнами к котловану, и ему с кровати была видна блестящая на солнце эстакада строящегося кабель-крана. Там требовался опытный механик, его просили пойти туда работать, но он отказался. Он работал бетонщиком — это была специальность его юности. За смену он так уставал, что приходя в общежитие, сразу засыпал тяжелым, каменным сном. Просыпаясь утром, он подолгу смотрел на сверкающую на солнце стальную громаду эстакады кабель-крана и курил; много, затягиваясь, обжигая желтые от табака пальцы.

Вот и теперь Фёдор лежал на кровати, курил. В дверь постучали. Фёдор даже не повернул головы. Постучали погромче. Фёдор малчал. Дверь открылась, вошёл Слава.

— Добрый день, — сказал Слава, — восьмой час, пора вставать.

— Ты… — Фёдор затянулся, взглянул поверх Славы, ещё раз затянулся. — Откуда?

— Да вот, неделю уже, как приехал, извините, что так долго не приходил. Замотался. В редакции головы поднять некогда от работы. Потом столько впечатлений…

Фёдор молча курил.

— Здесь мне нравится. Люди хорошие. Очень интересно. Я был в котловане. Знаете, познакомился с удивительной женщиной, её зовут Станислава Раймондовна, она геолог, сама из Ленинграда. Мы с ней облазили весь левый берег, все тоннели, все штольни. И мой редактор, Смирнов, хороший человек и журналист отличный.

Фёдор молча курил.

— Я живу сейчас у Сергея Алимовича Алимова. Хороший человек, молодой, всего на год старше меня, начальник экспериментальных работ. Мы в вагончике живём. Хорошая комната.

Фёдор бросил окурок в пепельницу на стуле у кровати, промахнулся, окурок упал на пол. Слава подобрал и положил его в переполненную пепельницу. Потом вынес её за дверь и вытряхнул в урну, стоявшую в коридоре. Когда он вернулся, Фёдор курил новую сигарету.

— А с вами кто живёт? — спросил Слава, которого тяготило молчание Фёдора.

— Люди.

— Пойдёмте завтракать. Мне на работу.

— Не хочу.

— На дворе сегодня не так жарко. Пока не жарко. — Слава сел за стол, покрытый ободранной голубоватой клеёнкой, оглядел комнату. Все другие кровати были аккуратно застелены «конвертиком», простыни довольно чистые, наволочки с привычными чёрными штампиками меток. Под каждой кроватью стоял чемодан.

Слава не знал, что ещё сказать Фёдору, как вести себя с ним…

— Так пошли завтракать. Мы здесь… мы же старые знакомые… нам надо держаться вместе. — Слава чувствовал, что говорит пустое, но не мог остановиться. — Мы должны поддерживать друг друга, как родные, мы…

Фёдор смотрел на него тусклыми, бессмысленными глазами. Слава почувствовал себя так, будто Фёдор поймал его за руку в своём кармане. Прилив ярости сжал Славе горло. Он пошёл к двери, собираясь так ею хлопнуть, чтоб она разлетелась в щепки. Он взялся за ручку и… не хлопнул дверью, не ушел… Он тихо сказал:

— У меня мама умерла.

— Что?

— Умерла мама. — Слава бросился из комнаты, не видя ничего перед собой, побежал по коридору в умывальник. Прислонившись к грязной стене умывальника, прижав к ней горячее своё лицо, закрывшись от всего мира руками, он горько заплакал. В умывальнике звонко капала вода из крана, и эту капель было слышно по всему коридору, гулкому и пустому.

Фёдор стоял неподалеку от умывальника и ждал его.

— Действительно, пошли позавтракаем, — сказал он.

— Вы тоже сначала умойтесь.

— Правильно. Подожди меня на крыльце, я скоро.

Слава вышел на крыльцо. Солнце уже припекало, с каждой минутой становилось всё жарче. Фёдор не заставил себя долго ждать.

В столовой было пусто, чисто и прохладно.

— Садитесь, я всё принесу, — сказал Слава.

— Ещё чего, я тоже могу, — угрюмо возразил Фёдор.

— Садитесь! — Слава подтолкнул его к голубому столику. Фёдор грузно опустился на маленький стул.

На раздаче второго блюда стояла чернобровая белолицая девчушка лет семнадцати.

— С похмелья, — стрельнула она бесовски живыми карими глазами.

— Почему вы так думаете? — удивился Слава.

— Глаза красные.

Слава не нашёлся, что ей ответить.

— Вам котлеты с макаронами или с картошкой?

— Фёдор, с макаронами или с картошкой?

— С картошкой, — глухо откликнулся Фёдор. И это, пожалуй, было его первое желание за последнее время.

— Обе порции с картошкой.

— А вы откуда будете? — с певучим украинским акцентом спросила девушка. Видно, Слава ей приглянулся. Они стояли разделённые металлическим прилавком.

— Местный, — улыбнулся Слава, — вас как зовут?

— Ой, что захотели! — девушка пожала плечами и, испугавшись, что Слава обидится, скороговоркой выпалила:

— Лариско! А вас?

— Слава. Вы наверно с Украины, да?

— С под Черновиц.

— Будем знакомы.

— Девушка радостно улыбнулась ему, показывая ровные сахарные зубы.

«А под языком её сотовый мёд» — вспомнил Слава строчку из Песни Песней царя Соломона и понёс к столику Фёдора поднос с двумя порциями котлет и четырьмя мутными компотами.

Девушка за белым металлическим прилавком время от времени поглядывала на Славу. Нежные щёки её розовели, глаза светились ласково и призывно. Он ловил искоса её доверчивые, золотистые взгляды.

«Когда позавтракаем, обязательно подойду к ней попрощаться. Скажу: «До свиданья, Лариско». И посмотрю ей в глаза».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее