Мир тесен

— На море! — с восторгом повторил за матерью Боря.

Скоро все трое — Боря, котёнок и щенок сидели на полу на одеяле и знакомились.

— Слав, давай котёнка Мурлыкой назовём, а? Мам, баб Кать, давай его Мурлыкой назовём, а?!

— Правильно, — сказал Слава, — хорошо придумал!

— А кутёнка… как же кутёнка, а? Слав, как мы его назовём?

— Смотри сам — ты хозяин. Когда-то у меня был пёс. Его звали Друг.

— Ура! Друг! И у меня будет Друг! А мой кутёнок — мальчик, или девочка?

— Мальчик.

— Вот хорошо. Друг и Мурлыка. Вот да!

Боря сам налил котёнку молока в блюдце, щенку дал чуть тёплого супа.

— Смотри, Боря, никогда не давай Другу ничего горячего, а то он нюх потеряет.

— Хорошо. Давай его сейчас учить.

— Он, Боря, еще маленький, такой, как Олежка, пусть немножко подрастёт.

— Как Олежка, — засмеялся Боря, — тогда ему соску надо купить.

— Теперь Борю к полу будем приучать, пусть на полу со своими друзьями воюет, а то он у нас всё на кровати да на кровати, так и двигаться отвыкнет — боязливым станет, а какой был отчаянный, — сказала тётя Катя.

Заплакал проснувшийся Олежка, Оля вынула его из колыбели.

Слава нагнулся к разгулявшемуся Олежке и в его младенческих чертах зримо увидел черты Фёдора, что даже опешил.

— Как он похож на отца, такая кроха, а уже вылитый Фёдор.

— Да, — сказала Оля, — два сына и оба на меня ни капельки не похожи, будто бы не я их родила.

XXV

Сергею Алимовичу не впервой было «голосовать» на этом перекрестке, где с междугородной магистрали сворачивали две дороги — в степь, на станцию, и в горы, на стройку. Сойдя с автобуса, он прикрыл голову пачкой газет и встал у обочины в ожидании попутки. А между тем, по должности, ему полагался легковой автомобиль, и сейчас, стоя под жгучими лучами солнца, глядя на островок запылённых кустов верблюжей колючки, Сергей Алимович невольно видел перед собой гладко выбритое мужественное лицо начальника стройки и слышал его мягко рокочущий бас: «Машину дадим, Алимов, дадим, я тебя не забываю». — Начальник говорил это всякий раз, как видел Сергея Алимовича, говорил как бы благодетельствуя и вместе с тем предупреждая, чтобы ему об этом не напоминали.

«Они со мной не считаются. Не хотят считаться. Будь я на десять лет старше, давным-давно дали бы машину, и не нужно было бы мне сегодня возить этот рекордный бетон в город в НИИ, поверили бы на слово, не решились оспаривать. Они на меня смотрят, как на случайного человека, на выскочку, на мальчишку. Да, я попал на должность игрой обстоятельств, но так многие попадают. Они говорят, что я молод. Но разве я не обеспечиваю работу? Разве я знаю меньше других инженеров, которым по тридцать, даже по тридцать пять лет? Да, мне двадцать три года, ну и что? Я работаю в полную меру сил, я стараюсь читать все новинки, я ещё ни разу не подбел их и постараюсь не подвести. Авторитет… Что, ждать его до тридцати? Раньше он не даётся? Кто придумал этот дурацкий ценз? (Тридцать лет в представлении Сергея Алимовича были далекой седой вершиной, а тридцать пять — уже ирреальным возрастом). Нет, я не намерен ждать до тридцати. Я сейчас способен работать не хуже их. Я быстрее считаю, лучше вижу, я все хочу знать и уметь делать своими руками. Я пятнадцать лет учился — две трети своей жизни. Пятнадцать лет вбирал, впитывал, я хочу отдавать. Сейчас, сегодня, каждый день. Я заставлю их считаться со мной. Этот рекордный бетон не пройдет. (В кармане брюк Сергея Алимовича лежала почтовая квитанция посылки в Ленинград). Я не подпишу паспорт. Нет…»

Вздымая белую пыль, перед Сергеем Алимовичем остановился бортовой МАЗ. Он влез в высокую кабину. Шофёр был черноглазый, коренастый, в кепочке-шестиклинке. Он, видно, приехал на стройку недавно и не знал Сергея Алимовича.

— Студент? — добродушно усмехнулся шофёр, оглядывая смоляную, чуть курчавящуюся бороду своего пассажира.

— Школьник.

Шофёр обиделся, пожал круглыми плечами, закурил «Памир» и отвернулся к окошку.

«Борода моя не даёт им всем покоя. Целый день фактически потерял на работу рассыльного. Для того меня пятнадцать лет учили, чтобы бегать с образцами или ждать попутку. Сколько я выполняю работы, для которой не нужны ни ум, ни знания, для которой даже четыре класса на двоих — многовато. И если бы только один я! А то ведь все, вплоть до главного инженера, до самого начальника. Сколько времени впустую, какие силы! — Он развернул одну из газет и ещё раз пробежал глазами заметку ТАСС о мировом рекорде, установленном бетонщиками «строящейся в горах уникальной гидроэлектростанции». — Рекордсмены! Интересно как попала эта заметка в ТАСС, откуда узнали? Так быстро. Наверное, Смирнов постарался. Это обман, я этого не допущу!»

Он пришёл к ним тогда в тоннель и сказал:

— Бетон вы положили бракованный, я не подпишу паспорт.

Все знали, что без подписи Сергея Алимовича труд не будет оплачен. Без его визы на паспорте он фактически вне закона.

— Я не подпишу паспорт, — повторил Сергей Алимович.

Смолкли вибраторы, в тоннеле стало тихо и гулко, всё звено обступило его.

— Ну, это ты зря, — тихо сказал звеньевой бетонщиков, сосед Сергея Алимовича, Сеня Лысцов.