Мир, в котором меня ждут. Ингрид

Ингрид жадно впитывала все эти слова. Так или иначе она сравнивала свою маму и госпожу Феодору, причём перевес был явно в пользу второй. Интересно, а как бы мама охарактеризовала княгиню? Как избалованную буржуйку-белоручку, лентяйку, которая только и может, что языком трепать? Этакая барыня, живущая трудом мужиков и баб деревенских, которая не способна встать раньше всех и истопить печь, подоить корову. Ингрид было бы нечего возразить, но она чётко понимала, что эта живущая в её голове мама была глубоко не права. А если сказать ей: «Мам, ты сама не топишь печь каждое утро и корову не доишь», – это непременно закончится глубочайшей обидой с последующими неделями нудного морализаторства.

Минута расставания приблизилась. Уже стоя на платформе, Ингрид смотрела на запад, откуда пришёл поезд из Лунапонтиды, но госпожа Феодора сказала, что её поезд идёт в обратную сторону. Ингрид развернулась к востоку – оттуда приближался паровоз, приготовила свой билет и горячо попрощалась с княгиней.

Войдя в поезд, она долго махала из окна. Проводник терпеливо ждал, потом взял её билет и отвёл в купе. Обитое зелёным сукном, оно было очень маленьким и уютным. Впереди ждала дорога часа на четыре. Для начала Ингрид решила, что стоит подкрепиться, и открыла коробку с обедом: сигом, ещё тёплым ароматным рисом, запечёнными овощами с чесночным соусом и сыром. Надо было занять себя на ближайшее время.

На Ингрид навалилась тоска, причина которой крылась в необходимости посетить землю. Время и место были идеальными: никого нет, проводник придёт только по вызову, дверь в наличии. На всякий случай Ингрид закрыла её на защёлку, достала дверную ручку и приготовилась к прыжку на землю. Шло 10 января, суббота, до школы ещё два дня. Праздники на земле уже завершились, и нырять в эту атмосферу совсем не хотелось. Но надо, другого шанса могло и не быть.

Она приложила дверную ручку к запертой двери купе и потянула на себя. Дверь раскрылась как обычная, а не раздвижная, и девочка шагнула в свой мир.

Ингрид слилась с копией. Та сидела за письменным столом в своей комнате и делала уроки, которые вечно откладывала на последний момент. Под тетрадкой по алгебре лежал листок бумаги: на нём она украдкой рисовала время от времени. Ингрид увидела там портреты Антона Павловича, что никак не получались. Она пыталась нарисовать его профиль одной безотрывной линией, но безуспешно.

Девочка огляделась по сторонам: на тумбочке для её рисунков стоял телевизор. Единственная уступка, на которую пошла мама, заставив Ингрид водрузить ящик обратно, заключалась в том, что их сложили в тумбочку аккуратными стопочками. Память проявила, как мама долго и нудно целую неделю объясняла Ингрид, почему ей надо поставить телевизор обратно и даже радоваться подарку. «Ну посмотри же, он сделал тебе подарок от души, не пожадничал, приехал ведь специально, подарил такой хороший телевизор, какой вообще нашёл, а ты это не ценишь. А ещё представь, вот приедет он, увидит, что его подарок не стоит на своём месте, обидится и больше не приедет, ты что, этого хочешь?!» Больше тот странный тип, правда, не заходил. Ингрид, конечно же, очень хотела, чтобы он вообще не появлялся на пороге их дома.

Вообще, во всех воспоминаниях, которые сейчас вливались грязной мутной водой в её голову, не было ни одной радостной. Ингрид увидела, что у её копии пропал сон: по ночам она подолгу лежит в кровати, уставившись в стену, потолок или окно, в висках стучит, на лбу проступает пот и что-то щемит в груди под рёбрами. Если получалось уснуть, приходили кошмары, будто её загоняют в тёмную комнату, а там – тьмы тем телевизоров. Невидимые руки хватают её за разные части тела, воздух будто заканчивается, на неё едет гигантский телевизор, грозящий раздавить, но ноги намертво врастают в пол, а потом подкашиваются и совсем не слушаются. Она падает и не может встать вопреки всем усилиям воли. Девочка пыталась кричать во сне, но и голос не слушался. Она просыпалась и видела этот мерзкий телевизор на тумбе, возвышающийся надо всеми её трудами.

Ингрид расстроилась. «Слава Богу, что это касается моей копии… Хотя какое тут… Копия ж моя и имеет ко мне прямое отношение… Нелегко ей приходится, однако», – думала она, сидя за алгеброй. Она пыталась учить уроки, но не выходило: обилие впечатлений не давало сосредоточиться. В комнату вошла мама, Эрик её тянул за рукав и что-то требовал. Он плохо говорил, а потому изъяснялся скорее жестами и междометиями. Эрик подвёл свою тётю к шкафу, где стояли книжки и игрушки, и стал показывать на плюшевого зайца, который был особенно дорог Ингрид.

– Ингрид, мы возьмём твоего зайчика? – для формальности спросила мама.

– Нет, – ответила она.

– Ну, Ингрид, не будь жадиной!

– Мама, он будет вытирать им пыль и пинать ногой, – попыталась возразить Ингрид.

– Осспаде, тебе что, жалко, что ли? – Мама всплеснула руками.

– Да, мам, жалко.

Мама цокнула языком.

– Какая у тебя сестра непутёвая, скоро четырнадцать лет, а всё к игрушкам привязывается, – обратилась она к племяннику.