Мир, в котором не стало волшебства (СИ)

Первый стежок стягивает края пореза. К удивлению Блэка это не так больно, как он успел себе вообразить. Приятного мало, конечно. Но просьбу сидеть спокойно он выполнит, не прилагая к тому особых усилий. Если сосредоточиться на её лице сурового безрадостного ребенка, пересчитать длинные ресницы, представить вкус бледных губ, можно и вовсе отрешиться от иглы.

- Если не будет беспокоить, вытащишь нитку через неделю, - МакКиннон отодвинулась. Стянула с рук перчатки и откинула в сторону. Не глядя на Блэка, принялась убирать в чемоданчик целебные мази.

- А если будет беспокоить? – уголок губ дернулся в не оформившейся улыбке. Тепло огня действует на него лучше всякого снотворного. Веки кажутся тяжелыми, зевоту сдерживать практически не возможно. Глубокий затяжной вдох растягивает рот, наполняет медлительный ленивый мозг кислородом. Блэку не хочется уходить из этого дома. Не хочется брести по замерзшему лесу, возвращаться в промозглую комнату со скрипучей кроватью, отвечать на скучные вопросы кузин. Едва ли МакКиннон согласится прятать у себя непрощенного.

-Если будет беспокоить, приходи, - неожиданное предложение вырвало его из задумчивости. Оценивающий взгляд скользнул по спокойному лицу МакКиннон. – Только ночью. Не хочу, чтобы тебя кто-нибудь увидел.

- Беспокоишься за меня?

- Тебе пора, - МакКиннон поднялась на ноги. Высокая, для девчонки, но ему едва до носа достает. Уперла костлявые руки в бока, посмотрела исподлобья. Притопнула, поторапливая.

Блэк с раздражающей медлительностью оторвался от пола. Одернул подол футболки. С таким трофеем его и непрощенные прочь погонят. Едва ли среди них найдётся хоть один выпускник факультета львов. Львы их всего и лишили. Придумали клеймо. Написали новые законы. Выжгли всякого, чья фамилия мало-мальски запятнана порочными связями, с незримого гобелена магического сообщества.

- Возьми, - когда он потянулся к своему пальто, не по погоде легкому, изношенному до неприличия, МакКиннон кивком головы указала на вешалку. На крючке висела болотного цвета куртка. Капюшон оторочен мехом. Подкладка толстая и тяжелая. Обещающая тепло в самые лютые морозы.

- Спасибо, - здравый смысл задвинул визжащую гордость в самый дальний уголок сознания. Лучше уж принять унизительное пожертвование, чем воровать. Да и куртка ему в пору.

За дверью ливень избивает землю упругими струями. Может быть, ноябрьский воздух и потеплел, но вода совершенно точно ледяная. Маглы говорят про такую погоду, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. В васильковых глазах МакКиннон плещется сомнение. Она почти готова позволить ему остаться. Скоротать лишние пару часов у камина. Осталось только побороть предубеждение, с детства вбитое в голову. Расправиться с моральными принципами. Подобрать дюжину достойных аргументов о человечности и сострадании. Уговорить гордость умолкнуть ненадолго. Не предположит же он из-за крошечного проявления доброты, что девчонка просто не хочет прощаться с ним?

- Береги себя, - Блэк понаблюдал немного за работой мысли МакКиннон и упростил ей задачу. Кривая улыбка. Опущенный до самых бровей капюшон. Нелепый жест рукой – так военные отдают честь.

Непрощенный покинул дом. Зашагал быстро и уверенно к пустырю, ссутулившись, склонив голову вперед, чтобы закрыться от ветра.

МакКиннон стояла на сквозняке, глядя ему вслед, и гнала от себя глупые мысли. Ей не хотелось признавать постыдное желание того, чтобы шрам Блэка воспалился, наполнился гноем, охватил бледный лоб ноющей болью. Потому что в этом случае, они бы увиделись вновь очень скоро. Потому что в этом случае она бы имела почти законное основание дотронуться до него ещё раз.

========== Глава 3. Органы чувств ==========

Факт, что эта тоненькая востроглазая девочка сохранила рассудок и волю к жизни, поражал Родольфуса до глубины души. Интриговал. Может быть, даже восхищал. Прочие подопытные теряли человеческое лицо в считанные месяцы. Выли по-звериному. Лишались тяги к естественным для всякого разумного существа базисам. Бормотали монотонно и неразборчиво. Прочие, но не она.

Доркас жмурилась от боли. Впивалась обломанными ногтями в его запястья. Изредка позволяла себе тихий стон. Но неизменно оставалась собой. Язвительной. Скупой на слезы. Рассудительной.

Такой он впервые увидел её. Перепуганного подростка, отчаянно лелеющего собственное достоинство. В глазах ужас, а губы сомкнуты – ни крика, ни мольбы. Чёрные волосы срезаны тупым ножом до подбородка. За пять лет отросли, конечно. Ниспадают теперь до торчащих лопаток. Мерцают у висков серебряными нитями преждевременной седины.

Рабастан поймал девочку у кромки леса и притащил в место, насмешливо именуемое братьями домом. Младший Лестрейндж в те времена вёл себя, как заправский старьевщик. Не брезговал битой посудой, порванным тряпьем, колотыми пластинками, дырявыми котлами, мертвыми мандрагорами. Решил, что и Доркас пригодится.