– Конечно, он должен существовать, – сказала она.
– Давайте, пожалуйста, рассмотрим это внимательнее. Как бы усердно это замкнутое на эго пространство, это чувство крайнего одиночества ни заполнялось, оно продолжает оставаться пустым. Вы можете маскировать его любыми способами, но оно все равно присутствует. Вы можете заполнять его, следуя любым идеям ума, но этот вакуум никуда не уходит. А к тому, что, по нашему мнению, способно заполнить вакуум, мы отчаянно привязываемся. Потому что, если лишить нас этого средства, этого «заполнителя», мы становимся несчастными, начинаем горевать, поскольку эта пустота, это болезненное одиночество заявляет о себе снова. Разве этот вакуум не похож на разбитый сосуд или бездну, которую ничто не может наполнить?
– Однако, – сказала она, – должно быть что-то, что могло бы заполнить эту пустоту?
– Ничто не способно ее заполнить, как бы сильно вы ни старались. Вы можете забыть о ней на какое-то время, чем-то ее прикрывать, отрицать ее, но она по-прежнему будет присутствует под этой завесой. Это вполне очевидно. Пока не будет устранена причина, ее признаки будут проявляться всегда. Только если ум уверен в том, что заполнить пустоту, одиночество нет никакой возможности, он способен совершить собственное преображение, совершить революцию. Однако трудность заключается в окончательном уяснении того, что все попытки заполнить этот вакуум ведут к страданию и являются совершенно бессмысленными. Суть состоит в понимании этого, в постижении на опыте невежественной природы этих усилий. Из этого понимания придут порядок и ясность.
Когда мысль и чувство постигают, что эту пустоту нельзя заполнить никакими способами, тогда они способны понять, что ничего не могут с ней сделать, что все касающиеся ее мысли и действия не имеют существенной важности; и, что бы вы ни подумали и ни сделали в отношении этой пустоты, является лишь препятствием. И тогда ум успокаивается, и в этом покое стены, окружающие эго, создающие обособленное пространство, пустоту, одиночество, рушатся.
И тогда нет ни привязанности, ни отчужденности. Тогда семья, работа, предметы, созданные умом и руками, теряют свою важность; они становятся средством, а не целью. Они становятся средствами самопознания, правильного мышления, высшей мудрости. Однако для порабощенного ими ума существуют лишь приобретение и отказ, и эти оковы не разрушаются взращиванием непривязанности.
Беспокойтесь не о создании, а о его создателе, не о мысли, а о мыслящем. Тем, чем является мыслящий, является и его мысль, они не разъединены, они представляют собой нечто единое. Пока мыслящий эгоцентричен, огражден, его мысли и действия продолжают быть ограничивающими, связывающими. Старайтесь не просто избавиться от оков, а не дать разрастись мыслящему. Мыслящий с его мыслями должен прекратить свое существование. Пока существует мыслящий, его мысли неизбежно порождают невежество и страдание, потому что мыслящий продолжается в семье, в работе, в идеях. Мыслящий самоутверждается в своих творениях; отец становится рабом своего сына, поскольку его сын и есть он сам. Отождествление мыслящего с его мыслью должно полностью прекратиться. Когда мыслящий становится безмолвным, когда он прекращает свою болтовню, в этой тишине обнаруживается безграничное.
74
Прилагающий усилия, делающий выбор
В. К. рассказал, что уже много лет довольно регулярно занимается медитацией. Он изучил много видов медитации и старается их практиковать. Кроме того, он регулярно молится, следуя пути преданности. Его медитации включают в себя различные методы самодисциплины, или, скорее, он таким образом приучает себя к дисциплине, чтобы быть в состоянии выполнять медитацию. Однако после всех этих долгих лет он так и не смог достичь реальности, Бога.