Миракулум 1 (СИ)

  Если верить лекарю, то лихорадка должна длится четыре дня. С вечера, когда Рихтер дунул на свою ладонь уже прошло три: день мы провели в пути, день я тосковала на берегу, день я провела в сторожке после ухода Алхимика.

  Жаль, что врытые в землю лавки нельзя было сдвинуть вместе, что бы я могла быть ближе к Аверсу. Как то ни странно, но едва ощупав его лицо, услышав сердцебиение, поняв, что он жив, хоть и в горячечном плену, я легла и уснула. Сразу. Не смотря на все, что только что пережила.

  И весь следующий день я провела без переживаний. Я была твердо уверенна, что Аверс проснется, как проснулся Соммнианс, и мне остается лишь ждать и быть рядом. Немало времени ушло на то, чтобы найти убежавшую лошадь. Карты были в моей суме на плече, но вся прочая поклажа, оружие и провиант, без которого наш путь невозможен, осталась на ней, у седла. Идя по следам, надеялась лишь на то, что животное не убилось нигде и не переломало ноги, если понесло от ужаса. И что не пропало совсем. Следы иногда исчезали, я не могла вычитать их в зарослях папоротника или в плотном взъерошенном ковре листвы. Это и радовало - признак, что лошадь делала спокойный шаг, а не неслась галопом. И в конце концов я ее нашла и вернула к сторожке.

  До вечера я пыталась обустроить место: вымела мусор из домика, с трудом, но подложила под тело Аверса плащ и свернула под голову одну из сумок. Открыла все три окошка, чтобы немного посвежел затхлый воздух внутри, пока еще было тепло. Растерла и почистила лошадь, распрягши ее совсем для отдыха.

  Не стало больше наколдованного дома, в котором было все. И вчера и сегодня, я пыталась занять всем, чем угодно, лишь бы время прошло быстрее. Оружейник горел. Я раздела и разула его, оставив только штаны и рубаху, с таким жаром ему не замерзнуть, и растерла руки и ступни влажной тряпкой, пыталась дать ему пить, но не вышло - челюсти было не разжать. Когда на четвертый день начало смеркаться, и приближался час его пробуждения, я решила обосноваться у костра, снаружи. Дождя давно не было, и не предвещало. Хоть и холодало, но в сторожке уже не разжечь света, засоренную печь не растопить. Я сделала одно кострище подальше от стен, на расчищенной земле, натаскала про запас веток и мха. Соорудила высокий еловый лежак, накрыв его своим плащом, и переволокла Аверса под открытое небо и тепло костра.

  Ветра не было, дым влекло вверх. Я укрыла лошадь попоной, вылила в котелок и подогрела воды для питья, который по мере остывания собиралась снова и снова возвращать на крюк на треноге. Аверса накрыла его плащом, а сама укуталась в куртку. Ладони мерзли. Я иногда брала оружейника за руку, и от разницы тепла мне казалось, что я обожгусь об него. На шее уже давно горел знак черной змеи. Веки его не вздрагивали, как бывает у спящих, губы не шевелились. Он дышал медленно, ровно, но был так странно недвижим, словно уже походил на труп.

  Я заглядывалась на первые звезды, выжидая полной темноты. Прислушивалась к звукам леса, но ничего тревожного не было. Все чаще смотрела Аверсу в лицо, и думала над тем, что скажу ему, когда он откроет глаза. Он стал мне близок, но говорить этого в слух я не хотела. Я собиралась любить его скрытно, и вести себя также, как и раньше. Как его добрый друг и спутник. Мне хотелось бы обнять его и лечь рядом, но решимости не было. Все, что я позволила себе, это взять его жесткую сухую ладонь в свою и ждать.

  Когда стемнело, я уже не следила ни за водой, ни за костром, я не отводила взгляда от лица, замирая каждый раз, когда неверный свет огня обманывал меня, заставляя подумать, что его веки дрогнули. Но нет. Чем больше проходило этих мучительных моментов, тем больший страх закрадывался в сердце. Пар от его дыхания стал слабее моего, и все больше истончался. Рука остывала, и в какое-то мгновение стала даже холоднее моей. Я приложила ухо к его груди и не услышала сердцебиения. Кожа Аверса побелела настолько, что рубашка стала казаться темной.

  - Нет, пожалуйста... ты должен проснуться!

  Я стала хлопать его по заросшим щекам, трясти за плечи, давила на грудь, как Сомм когда-то учил меня, чтобы не дать остановиться сердцу. Но тщетно. Губы оружейника приоткрылись, покрылись, как и все лицо, белой пылью, словно об был просолен и высох на солнце. Веки потемнели, став серыми, весь профиль заострился, волосы совсем поседели. Аверс не дышал, и был холоден, как каменная статуя. Слабый теплый ветерок со стороны костра, сдунул белую пыль, но она образовалась снова.

  Я долго сидела без движения, глядя на тело Аверса и верить отказывалась. Он не мог умереть. Он был самым достойным из всех людей, был самым лучшим! И впереди у него должна была быть целая жизнь...

  - Аверс!