Миражи искусства

                                                                   гудит.

Это мне улыбается гордое,

                                         смелое время.

Это мне говорит свою тайну

                                             звезда

                                   из далёких окраин вселенной.

Чу! Я слышу, как гибнет покой!

Тихо льётся симфония

                                 звуков и красок,

                                               словно снег

                                                            молодой.

И огней бесконечная пляска.

И брожу я один, будто в сказке,

мимо тёмных стволов

                                   тополей…

«Прекрасное – прекрасней во сто крат…»

Прекрасное – прекрасней во сто крат,

когда его потерю осознаешь.

Унылость серых лет мозг сохранит едва ли —

взамен секундам счастья и услад.

И я любил, как чёрт, как одержимый,

и счастлив был, и для тебя – любимым,

и охладеть успел, твой холод ощутив,

и тяжести пустой дверь в душу отворил.

Не перечесть обид, тобою причинённых.

Я горд – не снизойду до униженья.

Но верность сохраню минутам просветлённым,

когда тебя любил и в том не знал сомненья.

Прекрасных тех минут не зачеркнуть;

я никогда ни в чём тебя не упрекну.

«Воспоминаний неизменных нет…»

Воспоминаний неизменных нет;

теснят одни других, – вот жизни проза.

Но – не уйти от них и от того вопроса,

что на душе лежит как застарелый след.

Тот росчерк стал теперь уж неприметен.

Лишь иногда как будто ярким светом

твоё лицо озарено бывает.

Печаль с него разлука не смывает.

В минуты эти, огорчений полный,

тянусь к надеждам, за мечты цепляюсь.

Но – миг проходит, и, хоть это подло,

я в слабости своей себе уж не сознаюсь.

И только мысль одна меня тревожит вновь,

что, может быть, я сам убил свою любовь.

«Вечер спускается…»

Вечер спускается

с крыш.

Розовый полог заката,

аукнув,

упал

     на горячие

                   сонные долы.

Прячется в тенях,

                   кого-то к себе подзывая,

робкая тишь.

Вздрогнул

              стареющий

                              тополь,

лист обронив,

заране

       бодрящей прохлады пугаясь.

Сны золотые

           себе подложив в изголовье,

стынет луна —

думает

       вечную

                думу.

«Тишиной не удержанный звук…»

Тишиной не удержанный

                                       звук…

Ночь на исходе…

Стрелка вращеньем

вновь замыкает

исписанный временем

                                    круг.

Мысли в бессменном походе.

Ждут воплощенья!

Отважный окоём

Тихий шорох стынет

                             над рекой

возле моста, где туман густой

исплывает

             над своей

                           судьбой.

В росе ивняк и травы на откосах;

они истомлены

                    в немом оцепенении.

А солнце не торопится к восходу.

То здесь, то там поток задрёманный

как будто невзначай

                          подёрнется

                                          журчанием,

и в унисон – ленивый рыбий всплеск.

А впереди, за берегом отлогим —

                     колки берёз, дубков и клёнов

накрыты мглой;

                   и в них уже шумливо:

ко времени там

                      пересчёт пернатых.

Подале прочих

                  иволги округлые распевы.

Умеренны они,

                     тревожны,

                                 глухи,

                                        мнимы;

и в них же —

                    золото

                              и радостная алость.

И зоря, взрозовев,

           уж пламенит восток,

                    огнём поднявши небо,

                               забрызгивая ширь

                                        и шквалом бликов

                                                     устрашая тени.

С присоньем,

                   не спеша

                             от моста в стороны

                                       сама себя дорога стелет;

по ней прошелестнуло шиной.

И новый след благословился эхом.

Подправлен окоём

                       глубокою

                                    и ясною

                                              отвагой!

В смущеньи перед ним

                                 и рок,

                                       и хмурый вызов;

и сам он уж готов

                 свои изъяны

                                  сгладить.

Легко душе; и прост её окрас;

не возроятся в ней

                        остывшие волнения.

Всё ровно. Всё с тобой.

И не отыщет уклонений

                      твой подусталый жребий.

Октябрь

На неровном,

             уставшем,

                    остылом

                              ветру

                                     на яру

всё дрожит

           непрестанно

полотно

          пожелтевших

                            берёз.

Рой надежд

                обронив

и окутав себя

пеленой

        отсырелою,

                 тускло-

                       туманной,

раззадумался

                   плёс…

«Слепая мысль не различит подвоха»

Слепая мысль не различит подвоха.

Не торопи того, что и само падёт.

Не ставь отметин на чужой дороге,

и то, что горячо, не складывай на лёд.

В себя гляди почаще, понастырней.

Живи один, и не кляни других.

Покуда едешь трактом пересыльным,

не вдохновляй себя и не насилуй стих.

У сердца подзайми расположенья

к бездомному, глухому, дураку.

Не клянчь табак; не требуй пояснений,

когда зарплату отдаёшь врагу.

Заметь: в земле ни дня, ни ночи нету:

получишь их, лишь сотворив разлом.

Корявисто предчувствие рассвета,

когда раздумий много об одном.

Не отвергай ни призраков, ни чёрта.

Согрей талант в космическом бреду,

и с явным удовольствием отторгни

себя, вползавшего в болотную узду.

Придёт напасть – не ври себе и миру.

На благодать не отвечай зараз.

И если у истории в пунктире

тебе не быть, —

                        не обессудь и нас.

«В тайном раздумье…»

В тайном раздумье

повисла

           симфония

                           ночи.

Пахнет земля.

Тополь стоит

                в напряженьи

                                    упругом.

Тихо плывут облака.

В блеске холодном

застыли

           далёкие

                     горы.

Синие звёзды

смеются

и чертят узоры

в неярких

              усталых

                         мирах.

И ещё долго

навстречу рассвету

не выпорхнут

               сонные звуки

из голубого

               безмолвия.

«Заблудший, спитой, косой…»

Заблудший, спитой, косой,

опорожнённый дух

уйми, придави хотя бы ногой;

к чужому – останься глух.

Попробуй – застынь на шаге;

представь его – изваянием.

Боль, сама по себе, – от страха.

Страх же – плод прозябания.

Томит предчувствие штиля;

концовкой оно опасно:

в бурливых милях, подраненный,

ты плыл и тонул всечасно.

Материком, океаном, космосом

будучи в эру втащены,

движемся вроде как очень просто:

с глупостью каждый частною.

Лишь миг, и – швартовы сброшены,

не к берегу, —

       к целой огромной и сокрушительной

                                                               суше.

Кому-то легко —

                   в исхоженном.

Большего ждать —

                             не лучше.

Нельзя суетой пренебречь,

уйдя, взлетевши, отплывши.

Время не в силах туда протечь,

откуда пространство вышло.