Мировая революция. Воспоминания

Пангерманизм не признавал права народов на независимость, он хотел быть главным и единым вождем и господином всех. В пылу воинственности он заявлял, что идеалом является многонациональное государство, и Австро-Венгрия с Германией были живыми образцами такого государства; не забываю в этом случае и русского государства, формировавшегося в значительной степени по прусскому образцу. Союзники объявили право всех народов на независимость, народов не только больших, но и малых; следствием этой программы является Лига Наций, завершающая демократические идеалы, как они были формулированы в Америке, частично и осуществлены.

Немцы отвергли естественное право и заменяли его правом историческим. Хотя Кант и признается руководящим философом, но его склонность к естественному праву и Руссо была отвергнута, как и весь идеал гуманности. Историческое право при помощи дарвинизма было превращено в теорию механической эволюции, дающей успех сильнейшему: война и ведение войны становятся божественными институциями. Прусский милитаризм употребил теорию английского естествоиспытателя для усиления своего военного аристократизма, провозглашающего главным догматом так называемой реальной политики, что каждое право родится из власти и силы, причем власть и сила, как правило, отождествляются с насилием[9]. Немецкий народ объявлен народом прирожденных господ.

Разницу между старой и новой Германией сами немцы иногда формулируют следующим лозунгом: Беймар – Потсдам? Гете – Бисмарк? Кант – Крупп?

Опруссачение всей Германии было прежде всего политическое; прусская теократия воспользовалась упадком германской империи, пережитками католической теократии и захватила Германию и Австрию своей твердой и единообразной военной и гражданской организацией. С течением времени пруссачество стало контролировать все культурные попытки и сделало из Германии империю внешнего порядка, как я уже ее характеризовал в «Новой Европе».

Последствия опруссачения сказываются не только в политике, но и в немецкой философии, науке, искусстве и, конечно, теологии. Когда руководящие лица и сословия народа начинают полагаться на власть и насилие, тогда начинают пропадать симпатии, люди теряют интерес к чувствам и мыслям своих ближних, а чужих так и совсем, ибо для всяких сношений со светом достаточно государственного механизма, команды, кулака; тогда перестают свободно мыслить и возникает ученость без живых идей.

Вот объяснение великих ошибок и ложных шагов немецкой истории и немецкого мышления до и во время войны; Бисмарк и его насильническое обращение с близкими ему людьми – вот тип такого пруссака, стремящегося к господству. Это развитие я изобразил бы схематически так (после предшествующих объяснений это допустимо):

Гете – Кант – Фридрих Великий Гегель

Мольтке – Бисмарк – (Вильгельм II) – Лагард – Маркс – Ницше.

В Гегеле я вижу синтез Гете и Канта и антиципацию Бисмарка; он принял прусскую идею государства как главного выражения национальности и общества вообще, своим пантеизмом и своей фантастикой он составляет переход от Гете и Канта и их всемирности к пруссачеству и его механизму, материализму и насильничеству. Недаром Гегель был в самом начале теологом – он и в этом отношении формулировал основы прусской теократии; Бисмарк и Вильгельм непрерывно проповедывали Бога, но, конечно, прусского Бога. Гегель своим «абсолютным идеализмом» служил авторитарности прусского государства, он отказался от гуманизма и всемирности Гете и Канта и дал основу для теоретического и практического насильничания. Бисмарк и бисмаркизм вполне поглотили Гете – прусское государство стало непогрешимым вождем народа и его духовных и культурных стремлений.

Маркс превратил пантеизм и абсолютный идеализм Гегеля, пройдя философию Фейербаха («человек есть то, что он ест»), в материализм и принял механизм прусской организации и государственности (всемогущий централизм), несмотря на то что подчиняет государство экономическим отношениям. То, что во время мировой войны немецкие марксисты, несмотря на свой социализм и свою революционность, приняли без критики прусскую политику и были так долго вместе с пангерманцами, происходит из их методической и тактической родственности. Недемократический взгляд о необходимости больших экономических единиц соответствует прусскому стремлению к сверхчеловеку. Сам Маркс судил о славянских народах не иначе, чем Трейчке или Лагард.

Ницше из уединения солипсизма бросился к дарвиновскому праву сильнейшего – «белокурый зверь» оснует царство новой аристократии и церкви одновременно; христианская теократия будет заменена теократией сверхчеловека.

Антитезу Гете и Бисмарка, Канта и Круппа я понимаю не в смысле дуализма парсов – психолог может найти некоторые характерные элементы прусского «реального политика» и в Гете, и в Канте.