Мировая революция. Воспоминания

Вопросом самоубийства и убийства поэты и мыслители занимаются уже давно, от Руссо и Гете до наших дней; новейшие статистики, социологи и психиатры довольно усердно посвящали себя проблеме так называемой моральной статистики, но европейское общество еще до сих пор не сознает всей важности вопроса. Видно это и из того, насколько литературные критики не сумели постигнуть главное содержание своих великих мыслителей. Уже Сен-Пре у Руссо является первым значительным типом сверхчеловека, и Руссо показывает нам его моральную немощь, которая доводит его до самоубийства; но Руссо еще лишь играет с этим последним убежищем философской раздвоенности. Чистокровный сверхчеловек у Гете (Гете признает, что сам был в подобном настроении) был близок к тому, чтобы отравиться и лишь благодаря счастливой случайности пасхальный благовест спасает всеведущего и неудовлетворенного человека. Вертер уже не был спасен и заканчивает свою романтическую болезнь смертью. От имени французов после революции Мюссе анализирует «болезнь века»; его герой, богоборец Ролла, тоже наконец доходит до самоубийства. У англичан анализирует болезнь нового времени Байрон (Манфред!). У русских, начиная с Онегина Пушкина до Левина Толстого, мы находим прямо жестокий анализ интеллигентской беспочвенности; Достоевский усилил анализ реалистической беспощадностью и дает свой диагноз в типах драстической брутальности. В кратком этюде «Приговор» он пытался дать силлогизм современной логики самоубийства. У скандинавов мы находим Якобсена, Гарборга и собственно всех до Стриндберга; все разбирают эти современные «усталые души», анализируют их на себе. А самые молодые и самые современные? Уже упомянутый Вассерман показывает молодому поколению, как оно живет без благоговения, как отождествляет свободу с дерзостью, безбожность с бесстрашием, наслаждение жизнью с силой – эти противники буржуазной узкости не боятся ничего, кроме бацилл, живут без любви, без предрассудков, но и без сердца. Его герой, конечно, кончает самоубийством. По всей вероятности, Вассерман знает своего Достоевского, как его знает и Эдшмид, когда характеризует экспрессионизм и современный дух как борьбу сверчка с Богом, ведущую необходимо к возврату и возрождению под лозунгами: Любовь, Бог, Справедливость.

Проблему убийства находим уже у Гете: брат Маргариты падает от меча Фауста; а что означает во II части Фауста насильственное устранение престарелой четы Филимона и Бавкиды?! В новейшей немецкой литературе проблема убийства и самоубийства разбирается Геббелем и др.

У французов дальнейшую стадию болезни анализирует с этой стороны Мюссе в Октаве – лишь крест на груди его возлюбленной спас богоборца от убийства, совсем так, как Фауста спас пасхальный благовест от самоубийства. Байрон анализирует братоубийцу Каина, Достоевский отцеубийцу.

Вопрос убийства, философского убийства характерным образом разбирался больше всего в русской литературе; в главных чертах я уже на это указывал в появившейся части своей работы о России. Достоевский анализирует душу молодого студента (Раскольникова), разъеденную европейской, главным образом немецкой философией сверхчеловека; русский Наполеон кончает убийством незначительной старухи, «вши», – проститутка его возвратит к Евангелию. А сверхчеловек, великий философ Иван Карамазов кончит внушением отцеубийства брату Смердякову, – более жестоко, как я уже сказал: брютальнее нельзя бичевать современного интеллигента-философа. «Ученик» Бурже рядом с этим является, так сказать, салонным убийцей.

Мне лично проблема убийства и самоубийства прямо напрашивалась при анализе современной революционности и террористического анархизма, особенно русского.

Я нахожу подтверждение этого анализа мировой войны в религиозном пробуждении во время и после войны; современная склонность к самоубийству, в конце концов, происходит от упадка религиозности и духовного и морального авторитета. Теперь, когда со стольких важных сторон взывают к религиозному возрождению, очевидно, можно предположить, что люди – по крайней мере, значительная часть – сознали своеобразное моральное состояние европейского общества, бывшего почвой для возникновения мировой войны. Так, мы всюду все хвастались своим прогрессом, преодолением средних веков и т. д. и вдруг такое фиаско именно прогресса, такое падение образованных народов до естественного состояния Руссо – и понятно, ведь Руссо приняли с распростертыми объятиями, он ведь отец и первый глашатай современного человека…