Мировая революция. Воспоминания

Признавая национальный принцип, союзники не приняли шовинизма; Германия тоже была национальна, но ее народ объявлялся главенствующим над остальными народами. Союзники признавали одновременно с национальным принципом и католический (в смысле всеобщности) принцип гуманности; к этому уже вело само по себе соединение огромного большинства разнонациональных государств целого мира. Против национально шовинистического пангерманизма, этнографически и географически ограниченного, выступили соединенные все пять частей света; уже благодаря этому самому факту их народы были соединены католической идеей гуманности, требующей организации всего человечества в дружественное всеединство. Вильсонова Лига Наций, задуманная как органическая часть мирных договоров, является первой великой практической попыткой мировой организации, которая своим размером и идеей превышает и опровергает пангерманскую программу, направленную к подчинению Старого Света. Против этого Старого Света во время мировой войны выступил Новый Свет и целый свет.

Демократия, применяемая во внутренней политике, применяется и в заграничной политике; мировая война погребла три теократических самодержавия: русский, прусский и австрийский; возникли и возникают новые республики и демократии, а с ними и новые принципы международной политики; Лига Наций приобретает политическую силу и стала программой всех современных, действительно демократических политиков и государственных деятелей. Европейские Соединенные Штаты перестают быть утопией. Господство одной державы над материком и союз нескольких держав и народов против остальных держав и народов уступает место мирному сожительству всех народов и государств.

Благодаря мировой войне и победе союзников изменился внешний вид Европы и всего света. Пали царства трех величайших государств, двух величайших народов Европы. Освобождено множество малых народов – чехословаки, поляки, югославяне, румыны, украинцы, финны, эстонцы, латыши, литовцы и др. Основана Лига Наций и обеспечены национальные меньшинства. Возникли республики и усилился демократический режим. Будем надеяться, что эти политические изменения усилят стремления к моральному и культурному ренессансу и. регенерации.

Эта надежда усиливается, когда видишь изменения, произошедшие во время войны и революции внутри, среди жителей воюющих земель: цвет наций был на фронте, жил в окопах, мог и должен был размышлять о войне и ее значении; ужасы войны испытали не только воевавшие мужчины, но и их жены и дети, матери и отцы; возможно ли, чтобы после такого опыта значительное, по крайней мере по числу, меньшинство современников честно мыслящих людей не было склонно к новому режиму, режиму демократии и человечности и не стремилось к возрождению?

Развитие на протяжении всей линии идет против старого режима – вот смысл войны и нашей послевоенной эпохи; война освободила от старого режима и Германию, а освобожденная Германия избавится от своего духовного одиночества, морально преодолеет бисмаркизм и вернется к идеям и идеалам Гете, Канта и, прежде всего, Гердера и Бетховена.

Эта философия войны складывалась у меня с самого начала мировой войны; она является синтезом моих довоенных работ в области философии истории, а потому я подаю ее так сжато, как она формировалась у меня окончательно в Атлантическом океане перед возвращением домой.

Позднее дома я обработал этот набросок подробнее, в особенности подробно анализировал выдающихся лиц новой эпохи, как-то: Руссо, Гете и т. д., и более точно формулировал различные духовные направления. Быть может, издам ту работу особо, здесь же достаточно этого наброска, чтобы хоть какая ни есть гармония моей книги не была нарушена несоразмерно обширной главой.

С такими и подобными мыслями приближались мы 29 ноября к английским берегам: на пристани мне снова напомнили военными и политическими почестями, что я являюсь властью, то же самое было и на лондонском вокзале. В тот же вечер я встретился со своими дорогими друзьями-помощниками, супругами Стид и Сетон-Ватсон.

Какая разница в политическом положении в декабре 1918 г. и в мае 1917 г., когда я покидал Лондон и отправился в кругосветное путешествие! Но забот не убавилось, исчезли кой-какие старые, пришли новые…

Я пробыл в Лондоне неделю (до 6 декабря), использовав время для посещения знакомых (Барроус, лорд Брайс, Гайндман, Юнг, леди Педжет и др.), особенно же публицистов, с которыми я был в сношениях.