Мировая революция. Воспоминания

Я еще лично не знал Клемансо, но он меня интересовал уже много лет, а во время войны я следил за его деятельностью на пользу армии. Я познакомился с некоторыми из его знакомых, и они мне рассказывали, что в начале войны у него был довольно пессимистический взгляд на исход мировой войны и на Францию вообще. Тем более меня чисто психологически занимал факт, как при таком скептицизме он мог энергично работать не только для себя, чтобы этой работой преодолеть свой скептицизм и пессимизм, но, конечно, и из преданности к Франции. Конечно, есть скептицизм и скептицизм! Уже ранее Клемансо занимал меня не только речами и парламентскими выступлениями, но и своей литературной деятельностью, своим романом (Les plus forts) и своей философией истории (Le Grand Pan), в которыхтак рельефно выступал его так называемый скепсис. Вначале он нам не слишком симпатизировал; австрийская и венгерская пропаганда распространяла слухи, что он австрофил. Когда стало известно, что он станет во главе правительства (это произошло 16 ноября 1917 г.), то некоторые французские газеты заимствовали из мадьярских газет сообщение, что новый премьер будет на стороне мадьяр, потому что его дочь вышла замуж зa мадьяра, а брат женат на венке. Его энергичное и серьезное выступление в афере Сикста не оправдало мадьярских надежд. Некоторое время он не был согласен с моей политикой в России и с тем, что я не пошел с армией в Румынию; тем более мне было теперь приятно слышать, что он допускал, что ход событий доказал мою правоту. Кроме того, ведь именно сам Клемансо уже в декабре 1917 и в январе 1918 г. заключил с д-ром Бенешем договор о легионах.

Судя по упомянутым сообщениям об австрийских и австрофильских выступлениях в Швейцарии во время Женевской конференции и еще после нее, я предполагал, что у австрофилов был доступ к самому Клемансо; лично с Клемансо я не хотел говорить об этом и старался иными доступными путями точно и верно определить положение. Я еще вернусь к этому вопросу.

Интересной фигурой в тогдашней политике был Вертело; не только как политический деятель – он стал правой рукой Клемансо, – но и как политический наблюдатель мирового политического развития. Мы разобрали все важнейшие вопросы, касающиеся послевоенной перестройки Европы и Ближнего Востока. Важно было то, что он последовательно стоял за исключение Турции из Европы, как это было в первоначальном плане всех союзников.

Я возобновил сношения с журналистами и публицистами (Говен и др.) и, конечно, с академическими кругами, прежде всего с проф. Дени.

В Париже как раз был полковник Гауз, с которым я мог продолжать наши разговоры о войне и будущем мире; он уже знал д-ра Бенеша, приглашенного на конференцию о перемирии, на которой Гауз защищал взгляды Вильсона о ненужности дальнейшей войны. Вспоминаю также покойного американского посла В.Г. Шарпа.

В английском посольстве я встретился с английскими знакомыми и друзьями; с лордом Дерби я познакомился лишь теперь. В Париж приехали также Стид и Сетон-Ватсон.

Как всегда, мы очень легко договорились с посланником Весничем; с доктором Трумбичем мы обстоятельно обсудили предстоящее сотрудничество с югославянами.

Тогда же в Париже мы более подробно сговорились о форме так называемой Малой Антанты; сначала я вел переговоры с Таке 1онеску, а он уже потом привел Венивелбса. Судя по тогдашнему положению, мы представляли себе дело в виде тесной связи с югославянами, поляками, румынами, а также с греками, у которых после Балканской войны был дружественный договор с сербами. Мы ясно сознавали, однако, затруднения, которые нас ожидали, особенно же некоторые территориальные вопросы, которые касались, в частности, югославян и румын. Мы решили, что для дальнейшей совместной работы мы подготовим себе почву уже на мирных конференциях. Идея Малой Антанты была, как говорится, в воздухе. Совместная работа с румынами и поляками в России, близкие сношения с югославянами во всех государствах в течение всей войны и общая деятельность, как, например, конгресс порабощенных народов и организация Среднеевропейской демократической унии в Америке, – все это было предварительными попытками совместной работы. Я уже говорил о том, как Роман Дмовский помышлял о чешско-польской федерации. Основываясь на этих опытах, я формулировал в своей «Новой Европе» предположение, что около Большой Антанты могут быть организованы меньшие союзы, особенно же союзы малых государств Средней Европы.

Тем, что я на последнем месте вспоминаю о своих посещениях госпожи Жувенель, я вовсе не хочу сказать, что салон этого нашего друга не был политическим; наоборот, именно там, будучи введен туда покойным Штефаником, я познакомился со многими выдающимися и влиятельными политическими, дипломатическими и военными особами. На этот раз именно в кругу г-жи Жувенель я мог искренно поблагодарить Бриана, который первый из союзнических государственных деятелей принял нашу политическую программу.