Мировая революция. Воспоминания

На ленче, устроенном Бальфуром, я встретился с избранными политическими личностями: лордом Мильнером, Черчилем и др., а также с секретарем короля, который лично в это время не был в Лондоне. Говорилось, само собой разумеется, о политической ситуации, окончании войны и задачах наступающих мирных переговоров. Как раз в этот день (29 ноября) немцы предложили союзникам проект создания комиссии, которая бы исследовала, кто виноват в войне. Усиленно интересовались Россией и нашими легионами в России и в Сибири; это особенно интересовало лорда Черчилля. Ему нравилось, как я подавил без насилия большевистскую агитацию в Киеве. Невольно во время наших разговоров я сравнивал английских государственных деятелей Бальфура, Гладстона и др. с немецкими; какая разница взглядов на мир и общество, какая разница истинно конституционализма и парламентаризма и этого, слава богу, вымирающего русско-прусско-австрийского царизма! С Бальфуром я говорил больше о философии религии, чем о политике.

В ожидании мирных конференций, я посетил некоторых политиков и чиновников, особенно Министерства иностранных дел, которые, по всей вероятности, могли принять участие в переговорах о мире: это были Тайрель, Кроу, Гардинг и др. Я посетил тоже старых знакомых: сэра Джорджа Кларка и др. Не забыл я и отдельных послов.

Тут же мне пришлось столкнуться с первым характерным дипломатическим недоразумением: свержение статуи Марии в Праге было для Ватикана доводом обратить внимание на это событие в Лондоне. Я не знаю, в какой форме это было сделано, т. к. официальной ноты об этом я не получил. Я не знал подробностей, но был уверен, что это было прежде всего следствием политического, а ни в коем случае не религиозного возмущения; я так дело и объяснил. Я ведь знал, как часто раньше требовали устранения этой статуи, которая считалась памятником нашего поражения у Белой Горы.

Политические события на материке развивались далее благодаря поражению центральных держав. Припоминаю впечатление, произведенное переходом немецкой границы английскими войсками (1 декабря). В тот же день немецкий кронпринц отрекся от своих прав на прусскую и императорскую корону. Александр сербский принял в руки бразды правления, и сербо-хорватско-словенское государство осуществилось.

В Лондоне я получил более подробные сведения о последних днях Австрии; особые сообщения относительно того, как австрийцы использовали присутствие наших делегатов в Женеве, привез мне мой личный курьер. Некоторые их агенты и австрофильские дипломаты пытались говорить с делегатами и узнать их политический образ мышления. Кажется, что некоторые члены нашей делегации не увидели западни и обрисовали перед австрийскими агентами картину нашего положения; говорилось главным образом о разнице во взглядах у меня и Крамаржа и могущих быть из этого последствиях; в Вену были посланы сообщения о нерешительности действий некоторых делегатов по отношению к Австрии. Но д-р Бенеш принес с собой из Парижа ясность и определенность; противники очень хорошо это заметили. Само собой разумеется, что я известия принимал cum grano salis. Но эти сведения припомнили мне мое положение в нашем политическом мире до войны, а также то, что я должен считаться с тем, что люди редко меняются до основания: «президент, быть может, – но без партии», «идеалист», «больше философ, чем политик» и т. д.; забудут ли все и во всех партиях эти разнообразнейшие споры и распри, не воскреснет ли старая ненависть? Я взвешивал весьма хладнокровно все за и против и пересматривал правила своего поведения; я не раз пересматривал группы людей, с которыми мне будет необходимо вести переговоры и совместно работать, я знал различные лица и многих довольно хорошо; вышла бы довольно толстая книга, если бы я записал тогдашние свои размышления, она была бы интересна, и уверен, что даже поучительна. Я не сомневался в том, какие политики необходимы для нашего обновленного государства, и не сомневался, что в принципиальных и основных вопросах не буду и не должен никому уступать; но над всеми личными антипатиями я поставил основательный крест. В Париже я сведения, о которых говорю, кое-чем дополнил, главным образом из наших газет, сообщавших о перевороте.

В Париже (куда я приехал 7 декабря) я сделал свой первый официальный визит президенту Французской Республики Пуанкаре, чтобы поблагодарить его устно за всю ту помощь, которая была оказана Францией и им лично; я видел его еще раз на официальном обеде.

После визита президенту я отправился к нашему войску в Дарнэ; я произвел смотр и пробыл в их среде несколько часов. На обратном пути в Париж я написал черновик своего первого послания. Я также посетил раненых в госпитале.

Как в Лондоне, так и в Париже с утра до вечера я делал и принимал визиты. Весьма сердечно был я встречен министром Пишоном, когда приехал к нему с визитом; такой же прием ждал меня у ряда политиков и политически выдающихся личностей, как, например, у председателя палаты депутатов Дешанеля, у Клемансо и др.